Военкор - Михаил Дорин
— Ну, почти волшебник, — ответил я и пошёл к самолёту.
Подойдя к «Илюше», я вновь рассмотрел этот большой лайнер с Т-образным хвостовым оперением.
Каждая консоль крыла оборудована мощной механизацией с предкрылками и закрылками. На концах консолей крыла расположены элероны, а перед закрылками интерцепторы. Насколько помню, именно они предназначены для гашения подъёмной силы крыла после касания колёсами взлётно-посадочной полосы.
На входе в грузовую кабину проверяли по списку всех, кто убывает домой. Удивительно, но в этом списке был и я.
— Карелин. Есть такой?
Меня пропустили на борт.
Поднялся по рампе, чувствуя под ногами лёгкое скольжение, и зашёл в грузовую кабину. Внутри уже сидели человек тридцать — советские солдаты, офицеры, инструкторы и несколько гражданских. У кого-то бинт на лбу, кто-то держал руку на перевязи, кто-то просто смотрел перед собой.
Бортинженер и техник по авиационно-десантному оборудованию АДО размещали всех по местам.
— Во время полёта вести себя адекватно. Пить и курить воспрещается только тем, кто не пьёт и не курит. Нам потом вас не на чем развозить домой, — предупредил бортовой инженер.
Двигатели ещё не гудели, но в воздухе уже пахло керосином и раскалённым металлом. В грузовом отсеке, царила полумгла, освещённая точечными лампами над сиденьями вдоль бортов.
Я устроился на сиденье у левого борта, втиснув рюкзак под ноги. Противоположный борт заполнялся людьми — шли молча, с лицами, которым не нужно слов. Техник по АДО быстро проверил, как распределился личный состав.
Вскоре запустился первый двигатель. За ним второй. Металлическое нутро самолёта наполнилось гудением, вибрация пошла по полу. Гудение росло, словно нарастал прилив в глубине океана.
Я машинально поправил рюкзак и посмотрел в иллюминатор. В животе засосало — не от страха, а отчего-то другого, глубже. Впервые за многие месяцы я летел домой.
— Покатились, — услышал я голос соседа, когда самолёт стронулся с места.
По борту пробежала дрожь, и «Ил» начал медленно катиться. Через иллюминаторы видно было, как вбок уходит пустыня, как сирийские солдаты и наши офицеры провожают глазами огромную махину. Один из них мужчин вскинул руку в прощальном жесте. Может, просто от солнца заслонился.
Самолёт вырулил на полосу. Двигатели взвыли в полную мощность, и металл под ногами зарычал. Ил-76 рванулся вперёд. По фюзеляжу прокатился грохот, казалось, каждая заклёпка сейчас вылетит. Но это был нормальный звук — звук машины, вырывающейся с войны.
— Поехали… — пробормотал сосед справа.
Я смотрел в иллюминатор. Пыль, солнечные блики, полосы аэродрома. Самолёт подбросило, и наступило ощущение полёта.
Мы оторвались.
Под нами быстро уходила земля. Сирийская пустыня, как выцветшее покрывало, тянулась до горизонта. Где-то вдали блеснули крыши ангаров, чуть дальше — пыльный силуэт города, и всё это осталось внизу. Там — жара, кровь, взрывы, строчки в блокноте, в которых я сам себя уже не узнавал.
— До свидания, — сказал я себе под нос.
Самолёт набрал высоту. Звук турбин стал ровным, мягким. Кто-то открыл флягу, кто-то заснул, уронив голову на грудь. А я всё смотрел в иллюминатор. Там, за границей света — была не просто Москва. Там был Союз. И я летел в него впервые.
За долгое время ощущая, что это не просто место, а точка, к которой шёл сквозь весь песчаный, кровавый, выжженный Ближний Восток. Про жизнь в стране-победителе я знаю мало. Одних воспоминаний моего предшественника и моих знаний о Союзе будет недостаточно.
— Сосед, держи, — протянул мне гранёный стакан, сидящий от меня справа, боец с заклеенным глазом.
— Анестезия? — спросил я, указывая на флягу, которую он достал из своей сумки.
— Лекарство. Доктор прописал. Медаль нужно обмыть сразу, как получил, чтоб…
— Не была последняя. Знаю, — закончил я за ним и тоже полез в рюкзак, доставая свой орден.
Боец присвистнул от вида моего ордена. Я поместил его в стакан и заполнил его прозрачной жидкостью из фляги.
Рядом появилась небольшая закуска в виде свежих огурцов и двух варёных яиц. Давно я так не летел в самолёте на Родину.
— Ну, давай, — сказал сосед, и мы с ним залпом выпили.
И надо сказать, что все в грузовой кабине мы были не единственными, кто соблюдал ритуал принятия награды. Некоторые решили продолжить.
Гул убаюкивал. Самолёт гудел ровно, будто огромный зверь шёл сквозь небо. Я спал, облокотившись щекой на брезентовую стропу, натянутую вместо спинки. Сне снилось сирийское небо, вспышки от «Апачей», глухой треск ЗУ-23, песок во рту, жар, кровь, и голос в наушнике:
— Пост 10 — Песку. Отходи, говорю!
Голос исчез, растворился, и тут же вернулся совсем рядом.
— Прилетели. Просыпайся, брат.
Я открыл глаза. Над головой поблёскивали заклёпки потолка фюзеляжа. Слева сидел боец — тот самый, с которым мы обмывали награды. Он кивнул, взглянув на мою повязку.
— Всё в порядке?
— Потянуло немного… — я потеребил бинт под футболкой. Бок побаливал. Останется после командировки шрам, как напоминание о пережитом.
За иллюминатором бежали полосы бетонки. Ил-76 выровнялся, шасси глухо стукнули о полосу. Включилась реверсивная тяга, и гул двигателей начал затухать. Все замолчали.
— Чкаловская, — пробормотал кто-то. — Союз…
Мы зарулили на стоянку. Сквозь иллюминаторы видно подмосковное небо, серое, влажное, затянутое тучами. Трава по краям полосы была ярко-зелёной. После Ближнего Востока выглядит как другая планета.
На фоне технических ангаров стояли старые автобусы ЛАЗ, молчаливые РАФы, несколько фигур в повседневной оливковой форме и офицерских фуражках — слишком немногочисленные, чтобы называться встречающими.
— Ну… вот и всё, — сказал кто-то.
Никто не аплодировал. Только кто-то в хвосте прошептал:
— Дом…
Рампа зашипела, начала опускаться. В салоне запахло влажным воздухом, наполненным керосином, выхлопными газами и дождём.
Я едва не зажмурился от наплыва прохлады. Воздух здесь был другим — негорячим и пыльным, как в Сирии, а свежим, влажным, родным. Он пах мокрым бетоном и весенней землёй. Я глубоко втянул его в лёгкие и только тогда понял, насколько отвык от простого ощущения — дышать без гари и песка.
Мы молча встали. Кто-то хромал, кто-то поправлял повязку. Ордена и медали были уже убраны в карманы, коробки затянуты резинками.
Я поднялся, закинул рюкзак на плечо. В боку почувствовал тянущую боль.
Солдаты сходили по трапу один за другим. Без речёвок, без выкриков. Кто-то смотрел в небо и благодарил кого-то, ступив на бетон. А кто-то просто смотрел по сторонам и прищуривался.
Я спустился по рампе, ступил на
