Чжунгоцзе, плетение узлов - Татьяна Никитина
Потом, когда семья Ао перебралась в Линьань, Юньфэн велел посадить в столичной усадьбе такой же дуб, и когда дерево немного выросло, осенью Нежата с Шаньхуа собирали под ним жёлуди.
Под этим дубом желуди становились и угощением для кукол Шаньхуа, и сокровищами, и во что они только не превращались в играх этих двоих. Юньфэн никогда не понимал, как умный и рассудительный Чжайдао, постигший удивительные тайны бытия, может так самозабвенно играть с девочкой в ее незамысловатые игры.
— Наверное, я в детстве не наигрался, — смеялся Нежата. — Все больше читал, переписывал, рисовал, в храме прислуживал. Огород еще. К тому же игры моего названого братца не были такими изысканными, как у Шаньхуа. По правде сказать, его битвы на мечах и прятки в зарослях крапивы меня пугали.
А накануне отъезда из Сун, Нежата ходил по саду усадьбы Ао, прощаясь с ним навсегда. Юньфэн в тот день сказался больным и не пошел в министерство. Тревога и тоска предстоящей разлуки, правда, походили на болезнь. Он повсюду следовал за своим Чжайдао, по переплетенным дорожкам и мостикам над прудами они обошли весь сад и добрались, наконец, до посвежевшего весной дуба. Глядя на дуб, Нажата вздохнул:
— Тут остается целый мир… Наверное, Шаньхуа со временем забудет наши игры, но я… — он сорвал дубовый листок, улыбнулся Юньфэну. — Буду смотреть на этот лист и вспоминать вас всех. То, как мне было хорошо, тепло и весело с вами.
Юньфэн молча снял с пояса подвеску и прицепил на ветку, с которой Нежата сорвал листок.
— Тоже будешь вспоминать?
Вспоминать? Юньфэну казалось, он каждый миг будет помнить.
Позже он повесил на ветку бамбуковые колокольчики — музыку ветра. И даже когда эта ветка вытянулась так высоко, что Юньфэну было уже до нее не дотронуться, он продолжал вспоминать. Слушая шелест ветвей, перенявших голос дождя, и тихую песню ветра, перебирающего бамбуковые трубочки гремка, он думал о том, что за горами, степями, лесами его друг смотрит на лист дуба и никогда не забывает о нем.
Глава 16. Сыр и черви
Вернувшись из Сун, Нежата даже не удивился, обнаружив, что келья отца Авраамия, где он раньше жил, кем-то занята. Был конец марта, погода стояла не самая приветливая: ветрено, по ночам морозно. Так-то Нежата, истосковавшийся за долгие годы по службе, золотому шитью песнопений, полумраку церкви, пропитанному запахом ладана и воска, готов был бы и дни, и ночи проводить в храме, но все же он не был бесплотным небожителем: нуждался и в пище, и в сне…
Была среда Страстной седмицы и, едва возвратившись в монастырь, Нежата поспешил в Преображенский собор. Он успел к началу обедни и, ошарашенный строгим великолепием литургии, стоял, едва дыша, не понимая, как столько лет смог прожить без этого.
Его узнал отец Михей, которого Нежата в детстве пытался учить читать и писать, но так и не преуспел в сем благом начинании. Отцу Михею тогда было уже за сорок, и он уверял, будто учиться не способен: «Я человек черный, земляной, мне учение не подходит. Не запоминаю я, Александре, не мучь меня». Этим он доводил маленького Нежату до слез: как можно отказываться от счастья познания? Буквы… Мальчик любил их, как родных, они были его сестрами. Как можно было не желать всем сердцем войти в их семью, в их мудрое тепло?
Отец Михей, маленький беспокойный старичок, по-детски обрадовался Нежате. Он после службы и рассказал, что келья наставника занята, и предложил пожить пока у него. Поскольку Нежате притулиться пока было негде, он согласился.
Настоятель за годы странствий Нежаты сменился, но брата Александра в обители помнили и приняли радушно. Скорбные службы Страстной седмицы подхватили его, как течение реки, понесли к светлому дню Воскресения Христова, и войти в сей дивный поток оказалось удивительно легко. В эти дни для Нежаты существовал только собор и книгописная мастерская, устроенная не так давно отцом игуменом. Нежата и поесть порой забывал, а в Великий Пяток кто и пищу вкушает?
Так и добрались до Пасхи.
Нежата, рясофорный послушник Александр, принял этот дар небес — вернуться домой к Пасхе — как величайшую милость. После праздничной ночной службы он поднялся едва ли не с первыми лучами солнца, не в силах сдерживать нахлынувшую радость, желая поделиться ею с кем-то… И вспомнил Юньфэна, который был теперь так далеко, с которым уже ничем больше нельзя было поделиться, только молитвой. Всего пять дней прошло, а будто целая жизнь между ними легла — пропасть без дна.
Нежата вышел на берег Великой. Город, бывший для него прежде самым большим, самым красивым в мире, просыпался, мерцая в утреннем свете, раскрывая свои улицы и переулки весеннему солнцу, праздничному дню. После великолепия городов, увиденных Нежатой в его странствиях, Плесков оставался лишь самым родным городом на земле, отчего в его облике с необыкновенной остротой выявлялись несравненные, непередаваемо прекрасные черты. Но тонкая горечь разлуки с дорогим человеком блестящей рекой, холодом одиночества отсекала Нежату от прежнего сияющего счастья причастности к простой красоте Крома, Окольного города, посадов Запсковья и Завеличья. Этот город уже никогда не
