Степан Разин - Михаил Васильевич Шелест
Иностранцев, как я уже говорил, было в Москве и по всем крупным городам так много, что на улицах можно было постоянно слышать иностранную речь. Я проехал до Твери, был в Рязани и Казани и везде встречал иностранцев: англичан, голландцев, датчан, шведов, поляков, германцев и даже итальянцев с испанцами. Всем нужна была чёрная икра, пшеница, пушнина, ревень.
Основные поставки икры шли из Астрахани. Причём в Астрахань она привозилась и русским добытчиками вроде Гурьевых, и армянскими купцами. Но торговать икрой с иностранцами имела право только казна. Ты можешь привезти икру хоть до Архангельска, но продать голландцу права не имел.
А казне было выгодно торговать крупным оптом. Вот она и торговала, устраивая, что-то вроде формальных тендеров. И чаще всего казна продавала икру ещё в Астрахани но особо доверенные государевы купцы доставляли икру в Нижний Новгород, где не прессованная икра отправлялась на внутренний рынок, а прессованная (паюсная) отправлялась в Ярославль, а от туда на экспорт.
Икряной экспорт мне казался очень заманчивым предприятием, но, как к нему подобраться, у меня мыслей не было. Сильно не хотелось грабить царские караваны. Не пришло ещё это время.
Глава 28
Да и придёт ли такое время? Лично я не хотел вступать в конфликт с властью, но всякое в этом мире случается. Человек — раб обстоятельств. Теперь я уже имею хоть и не великий, но авторитет среди некоторого количества казаков. Но сколько таких же как и я атаманов подрастает? У Степана Разина было более десятка автономных отрядов, которыми своевольно управляли выборные атаманы. Да на Дону оставались те, кто не примкнул к бунту. Всегда найдётся тот, кто захочет оспорить лидерство и занять главенствующее место. Тем более в казачьей вольнице. И вот тогда, как «общество» решит, так и делать придётся. Не убивать же мне всех самых буйных, или тех, кто на меня дурное слово сказал сейчас⁈ Тут ключевое слово «всех», хе-хе…
Купец Никитников у меня в избе не умер. Он сгинул примерно через год по дороге в Ярославль. Второй по размерам и первый по торговым оборотам город привлекал меня и раньше, а тут, после разговора с Никитниковым, у меня засвербело желание поставить там контору. Мы выехали в Ярославль после ледохода, с которым мы отправили свои первые струги с пушниной и моим первым «пчелиным товаром». Его было не много, но он был именно мой.
Десять ульев с двенадцатью рамками в каждом давали в сезон по шестьсот килограммов за одну выкачку, а выкачивали мы мёд семь раз. То есть в Астрахань ехало почти пять тонн отличного мёда. Только во время цветения гречихи мы собирали больше двух тонн мёда. Потом в июле начинала цвести липа. Это ещё две тонны мёда. Много вокруг было липы и, причём, всё старые деревья, вековые, в два-три обхвата.
Так вот, отправив караван из двадцати стругов в Астрахань, мы поехали в Ярославль. Дорога была так себе, хоть уже кое-где немного подсохшая. По дороге чередой двигались обозы. Мы ехали конно, весело, с посвистом, и с пересадками, а потому дорогу до Ярославля осилили за двое суток.
Город поразил, в первую очередь, людьми. Очень немного их бродило по улицам, а те, которые бродили, выглядели не бедно. Даже те, кто вёз в телегах, запряжённых в гужевые «движетели» (быков, лошадей или коз), или ручных тележках такую-то продукцию.
У меня было письмо Бориса Морозова к голландцу Дэвиду Рутсу, имевшему, как и многие крупные иностранные торговцы (со слов Морозова я знал, что их было около ста тридцати), жалованную грамоту и свой двор близ Ярославского Кремля. К нему я сразу и направился, то есть к Кремлю. Жалованная грамота позволяла торговать иностранным купцам круглый год по всей Руси, а не только в ярморочные дни в Астрахани.
Кремль был старым, деревянным и во многих местах имел следы прошлых пожаров. Параллельно Кремлёвской стене и шли нитки улиц с торговыми дворами и амбарами. В некоторых дворах стояло по десять, а кое-где и по пятнадцать амбаров.
Двор Дэвида Рутса на моё удивление, по площади не уступал целому кварталу. К нему был подъезд с четырёх улиц. Как пояснил Морозов, Рутс был 'обласкан Михаилом Фёдоровичем за то, что в тридцатых годах снабжал Россию во время войны с Польшей за Смоленск шведским железом, мушкетами — было доставлено более трёх тысяч — и селитрой. Ещё ранее Дэвид Рутс женился на дочери придворного Московского архитектора Космо де Мушерона, который для царя построил крепость в Астрахани.
Рутс экспортировал из России: шёлковую ткань и нить, юфть[1], поташ, пшеницу; импортировал: тафту[2], шелковую одежду и кружева, мушкеты и селитру. Я хотел, чтобы он привёз мне шведского железа, европейскую сладкую свёклу, картофель, подсолнечник, кукурузу и окультуренный пищевой помидор.
Рутс встретил меня доброжелательно улыбаясь, но с настороженным прищуром и тревогой в глазах. Это был сорокалетний гладко выбритый мужчина, поведением и манерой говорить больше похожий на протестантского священника. Его маслянистые глаза, казалось, были постоянно наполнены слезами, но не были воспалёнными.
Сопровождающие меня казаки разместились на гостевом подворье. Меня и моего верного телохранителя Байрама ибн Верди голландец пригласил в дом.
Мне почти «стукнуло» шестнадцать, я был невелик ростом, но коренаст от своих ежедневных физических тренировок. В последнее время я увлёкся подниманием тяжестей и работой на тренажёрах, смастряченных мной совместно с Алексеем Михайловичем, когда он ещё был царевичем.
На растяжках через блоки крепились разные керамические груза, которые двигались вверх-вниз, и, в зависимости от количества, давали нужную нагрузку. Всё, как и в «обычных» тренажёрах, только они были деревянными. Мы с Алексеем «разработали» целый комплекс тренажёров и были ими очень довольны, так как результат работы на них был очевиден уже через полгода.
Так вот, физически я окреп, но лицом, всё-таки, не выглядел взрослым. Голландец с этого вопроса и начал.
— Почему боярин Морозов, считает, что вы можете вести дела? Ведь вам ещё нет шестнадцати лет, верно ведь? — Спросил Дэвид Рутс.
— Потому что я расплачиваюсь за товар не через год, а сразу. Могу даже половину
