Самый яркий свет - Андрей Березняк
И грохот солдатских башмаков по земле был мне салютом.
— Вот представь себе, Федор Васильевич, — задумчиво сказал Аракчеев. — Мы с тобой выслуживаемся, гребем против потока кляуз, ненависти, мерзких слухов. Нас с тобой боятся пуще диавола, а тут — пигалица, а перед ней сразу на колени!
— Плачущая Дева, — хмыкнул Ростопчин. — А ведь метко! Стареем, Алексей Андреевич, скоро вот такие молодые барышни нас задвинут. А вообще, Александра Платоновна, умыться бы Вам. А то ей-Богу икону сейчас писать с Вас. Еще и щечку подпалили. Пойдем, Алеша, поговорим с Павлушей.
— Не-ет, не здесь. Давай его спеленаем и в крепость, потом я уже Павлу Петровичу доложусь.
Граф подошел к Пестелю. Под тем натекло порядочно крови, но Аслан уже перетянул и рану, и ногу чуть выше нее. Павел смотрел на нас всех отрешенным взглядом человека, сделавшего вернейшую ставку, но внезапно потерявший все. Даже на ненависть сил у него не осталось, а я испытывала к нему лишь отвращение. Мерзкое насекомое, причинившее столько бед своим никчемным существованием.
— Радуйтесь, сатрапы, — устало сказал Пестель.
— Порадуемся, Павлик, порадуемся, — вкрадчиво ответил Ростопчин. — Батюшка твой тоже счастлив будет, что не пристрелили тебя тут. Впрочем, надолго ли, а?
— А мне за Россию умереть не страшно! — Павел от разговора несколько пришел в себя, проснулась в нем злая решимость.
— Вот за нее и умрешь, за такую, какую сам себе представлял. Только добрая ли она была бы? Впрочем, не отвечай, береги силы. Разговаривать мы долго будем, поверь!
Федор Васильевич позвал какого-то офицера и приказал аккуратно принять пленного с последующей доставкой того в Петропавловскую крепость. Аракчееву он пообещал не начинать допрос без него, тем более что Пестеля следовало бы сначала подлечить, потому как юшки из того вытекло предостаточно, да и рана могла начать кровить снова. Пока же Алексей Андреевич вызвался доставить меня до дома, хотя идти тут было бы всего ничего, но не в потемках и сразу после бунта. Самое время для лихих людей, у которых от таких событий чувство дозволенного может и отказать.
Возле кареты нашелся еще один мертвец — Агафон. В боку его зияла дыра от штыка, сам он валялся возле колеса.
— Это как понимать?! — взревел Аракчеев.
— Ваше Сиятельство, приказ был! — испуганно ответил рядовой, один из тех, что были приставлены охранять бывшего помощника пристава Спиридонова.
И выяснилось, что не все нам было известно о талантах безродного освещенного. Как рассказал солдатик, Агафон сначала вел себя смирно, а затем начал нашептывать своим стражам, дескать, освободить его надо бы немедля, потому как дело у него государственной важности. И солдаты, сами не понимая того, что делают, принялись арестованного развязывать. Но только как раз у докладывающего разум на мгновение прояснился, и он принял решение задержанного ударить изо всех сил. Только после этого наваждение спало.
— Что ж ты его прикладом не приложил, олух!
— Растерялся, Ваше Сиятельств, виноват! Уж больно испугался-с, что сбежит, паскуда!
— Растерялся он… Ладно, сделанного не воротишь. Такую ниточку упустили. Где теперь этих злодеев искать? — повернулся ко мне Аракчеев. — Я уж как рассчитывал этого Агафона наизнанку вывернуть!
Конечно, теперь все усложнялось. Из тех, кто видел неизвестную нам парочку из освещенного и отступника оставались оба Пестеля и Дюпре. Последнего прижать нечем, он с возмущением отвергнет все подозрения, а арестовать представителя Компании никак нельзя. Из моих соседей выбить сведения можно, но это займет время. Агафон в своем стремлении выжить и избежать суровой кары мог бы рассказать очень многое, но что ж теперь.
— Рига, — вспомнила я. — Напавший на меня сказал…
— «Хохунг», — напомнил Макаров. — Трактирщик Добрей с Сенной показал, что это говор лифляндских лихих людей.
— Что за Добрей? Какой трактирщик, — не понял граф.
— Держатель «Малинника».
— Какой малинник? Объясните же толком!
— Дурное место, Лешенька, — взял на себя эту роль Ростопчин. — На Сенной, в начале Обуховского много мест темных, где разный люд отдыхает от дел неправедных.
— Бар-дак! — в сердцах кинул граф.
Он еще раз окинул смурным взглядом тело Агафона и вдруг усмехнулся:
— А ведь этот подлец с Константином выход подсказал. Предложил оженить его.
— Оженить? Не понимаю. А! Груздинская! А что, комбинация может выйти интересная. Смотри-ка, даже от таких государственная польза бывает. Значит, тогда Николай?
— Тогда Николай.
— Тоже не все слава Богу, — вздохнул Федор Васильевич. — Нужен ему кто-то, кто дополнит, направит, придержит. Жаль, оженился уже Великий Князь. Так бы мы его с Александрой Платоновной и повенчали бы. Впрочем, всякое может случиться Александрой Федоровной, так что и такой вариант я бы не исключал. Принимаем в работу?
— Согласен, граф, принимаем.
И два человека, сосредоточившие в своих руках огромную власть, во много определяющие судьбу страны, уставились на меня.
А потом дружно расхохотались.
— Ох, видела бы ты свою физиономию сейчас, Сашка! — сквозь смех выдавил Ростопчин. — Плачущая Дева, а глаза как у воробушка испуганные!
— Дураки вы оба! — обиделась я, но тоже несмело улыбнулась.
Уже в карете с Аракчеевым мне пришлось объяснять, кто такой Добрей, как я с ним познакомилась, и что такого он подсказал. Граф повелел отправить гонца в Петропавловскую крепость и распорядиться о Спиридонове. Николая Порфирьевича пока велел не отпускать, но перевести его в комендантский домик, где умыть, обогреть, сытно накормить и проявить всяческое уважение. А мне наказал завтра же найти пристава и включать его в расследование, которым, как оказалось, теперь руковожу я!
— Я ж не умею!
— А и не надо уметь. У Вас для того люди есть, вот пусть и работают, но Вы в делах манихейских разумеете больше, потому и контролируйте, направляйте. Умная Вы, Александра Платоновна. Сами сказали — использовать Вас надо правильно, чтобы угрозы государству не было. Вот и впрягайтесь в хомут. Игры закончились, сами видите. Кстати, что это за пистолет такой хитрый у Вас? Это сколько же Вы из него выстрелить смогли?
Я достала револьвер и протянула его графу. Аракчеев покрутил оружие в руках и очень быстро разобрался в его устройстве, даже сам, без моих подсказок поменял барабан на тот, в котором еще оставался патрон.
— На моем заводе сделали, с инженером одним придумали.
— Мне надо десять таких. За каждый плачу по пятьсот рублей серебром.
— Тысяча, Ваше Сиятельство! Механизм сложный, работа ручная, штучная. Да и экземпляр сей пробный, будем улучшать еще.
— Согласен на тысячу, — быстро согласился граф, а я поняла, что, во-первых, продешевила, во-вторых, уже окупила премию Кутасову.
— У меня нет разрешения на выпуск оружия.
Аракчеев только махнул рукой, мол, негоже о таких мелочах беспокоиться.
Возле дома
