Орудия войны - Яна Каляева
— Кому ж тогда?
— Да кто их разберет… Сударыню Мать все поминают, а ведь это не Богородица, — сестра понизила голос. — Это… Мать Сыра Земля, вроде того.
— Это ж языческое что-то, от древних времен, — изумилась Саша. — Неужто этих… богов… эти силы до сих пор кто-то почитает?
— Городская ты, Александра Иосифовна, да из жидов еще, прости Господи. Где тебе понять, как душа у русского человека устроена. Никто этих идолов не почитает и уж тем паче им не молится. Все, конечно, православные, это как водится, а ежели в Красной армии, так марксисты-атеисты, тут уж как сподручнее. От сердца многие, ты не думай. Но русский человек завсегда помнит Мать Сыру Землю. Ты ее топчешь, она тебя кормит, а после ты в нее ляжешь. Кто дерзает напрямую к ней обращаться, тем Бог судья. А пользы-то много от хлыстовок. Средства их… ненаучные конечно, отсталые. Но нам тут харчами перебирать не приходится. Примочки из отваров трав хуже, чем из марганцовки, но что поделать, марганцовка вышла у нас вся. Кстати, о том, что у нас вышло…
Зоя наконец заговорила про то, что по-настоящему ее волновало. Глаза ее заблестели, речь ускорилась:
— У нас все, считай, вышло, товарищ комиссар! Единственное, чего в достатке — это чистая вода, колодцы есть. Но что до прочего… Перевязочный материал на исходе. С эфиром и хлороформом беда, о морфии не вспоминаю даже. Новокаина нет совсем. Хлорной извести и соды дай Бог на неделю хватит, а то и меньше.
— Погоди, — сказал Саша, чуть побледнев. — Это ж все было в поставках. Неужто не дошло до вас… мне докладывали…
— Приходили твои поставки, — признала сестра. — Но это ж слезы, по нашим-то нуждам. Первой на четыре дня едва хватило, вторую с трудом на две недели растянули. Люди умирают от отсутствия простейших средств, Александра Иосифовна. Смерть до чего нужны любые антисептики, самогон хотя бы.
— О, самогон пришлю, — обрадовалась Саша. Ей давно осточертело пьянство в штабе.
— Пища никуда не годится, — продолжала Зоя. — Раненым нужны крупы хорошие для мягких каш, молоко, сахар. Про мясо не говорю даже. Соли и той нехватка. Ни белья постельного, ни одеял. Мыло экономим как можем, а все равно дней через десять выйдет. И щелоком бы обошлись, как бабки наши, так ведь и его нет.
Саша вздохнула. Всюду, ото всех она слышала одно и то же. Всего нехватка. Все прибывает в недостаточном объеме и слишком поздно. Поставки? Да издевательство одно. Всего нужно больше, больше, больше…
Саму-то Сашу в глубине души беспокоило обратное. Поставки давно уже превысили стоимость уплаченного за них золота, а значит, за них начислялся долг. Вершинин — последний на свете человек, которого можно было бы заподозрить в альтруизме. Чем-то придется расплачиваться с ним, как?
Но прирастающей с каждым днем армии этого было не объяснить.
— Я знаю все, знаю, — Саша сказала старшей сестре то же, что говорила всегда. — Спасибо тебе и всем, кто продолжает работать в нечеловеческих условиях. Что только будет в моих силах, я для вас сделаю. Ты знаешь, Зойка, наших раненых я никогда не бросала, никогда. И теперь не брошу. Просто не так все сразу возможно…
— Ну будет, комиссар, — Зоя смягчилась. — Не первый год на фронте, привыкли обходиться малым. Кого сможем, тех будем спасать, хоть бы последнюю юбку довелось на бинты порвать. Не хотелось бы, конечно, чтоб до такого дошло. Ладно, не кручинься. Я ж понимаю, сколько всего на тебе. Вот, припасла для тебя что обыкновенно, возьми.
Зоя заговорщически улыбнулась и достала с нижней полки аккуратный газетный сверток. Хотя такие предметы женщины старались обозначать экивоками даже в беседах между собой, Саша знала, что в нем.
Многое беспокоило ее перед отправкой на фронт, и вопрос ежемесячных женских кровотечений — не в последнюю очередь. Как-то она сможет здесь стирать тряпки и сушить их не на виду у всех? В общежитии ЧК у нее хотя бы была своя комната, где можно было проделывать все это незаметно.
Но после разговора по душам с первой встреченной сестрой милосердия выяснилось, что эта проблема, в отличие от многих других, в армии решалась проще, чем в гражданской жизни. В военные госпитали поставляли перевязочные материалы на основе древесной целлюлозы. Это новое сырье было гораздо дешевле хлопка и при этом лучше впитывало кровь. Медсестры использовали часть его для личных надобностей. Нехорошо, конечно, присваивать предназначенное для раненых. Но ведь быть женщиной означает с юности и до старости носить в себе рану.
— О, спасибо! Но мне теперь не нужно. Оставь себе. В городе… — Саша осеклась. Даже тем, кому доверяла полностью, она не говорила без крайней нужды, что ездит время от времени в Петроград. У ОГП уже были причины разыскивать ее, но по крайней мере не там. — Мне привозят эти вещи из города. Теперь их стали продавать в аптеках.
— Как — в аптеках? Это что же, надо входить и прямо говорить, что тебе нужно? Кто ж на такое решится? А вдруг услышат другие посетители? Да и аптекари — мужчины обыкновенно. Стыдоба!
— А есть секретное слово, — Саша улыбнулась. Этим тайным знанием поделилась с ней какая-то барышня в очереди в парикмахерский салон. — Пароль практически, как у подпольщиков. Заходишь в аптеку и говоришь: мне нужен котекс. Вот так просто! Аптекари, может, и не знают, что там в упаковке. Думают, салфетки обычные. Принесу тебе несколько штук, коль любопытно. Но это такая же целлюлоза, как и у нас. Говорят, какие-то храбрые британские медсестры написали производителю, что использовали целлюлозу и для женских нужд тоже. Представляешь, вот так в письме написать и по почте отправить? Ну, капиталисты быстро скумекали, что нажиться можно и на том, о чем никто вслух говорить не станет. Ладно, пойду я, пора, вечереет уже, а дел невпроворот. Просьбы твои все запомнила, нужду вашу понимаю, буду работать над этим. Вот только сперва к Гланьке Кузнецовой зайду. Где найти ее?
Зоя прислушалась.
— Да во дворе, под ивой. Слышишь, выступает она там. Эх, бедовая девка…
Бедовая девка Гланька действительно выступала перед ранеными, кто уже мог выходить во двор. Она читала им стихи пролетарского поэта Демьяна Бедного — обращение белого генерала к русскому народу.
