Попова Александровна - Пастырь добрый

— В деревнях дверей не запирают, — со вздохом пояснил подопечный. — Не от кого. Войдешь, или так и будем топтать порог?

— Иду уже! — вдруг донесся из глубины дома голос, похожий на только что прозвучавший скрип входной двери, и Курт от неожиданности вздрогнул, вновь переглянувшись с Ланцем.

Решительно распахнув створку до конца, он перешагнул низкий порожек; не останавливаясь, двинулся дальше, на теперь уже явственный звук шаркающих медлительных шагов, и за дверью соседней комнаты едва не сбил с ног согбенное, точно кривая сосна на открытом склоне, темное и остро пахнущее травяными настоями и пылью существо.

— Господи Иисусе… — проронило оно, отшатнувшись, и Курт едва успел подхватить под локоть древнюю, как омшелый пень, старуху в сношенном сером платье, не дав ей опрокинуться на пол.

Та попыталась приподнять голову, чтобы рассмотреть гостя, отчего тощая сухая шея перекрутилась и, кажется, вот-вот должна была переломиться, и он отпустил руку старухи, отступив на шаг назад.

— О, Господи, — выговорила та снова, осознав, что в доме вооруженный незнакомец, и, увидя за его спиною еще двоих, добавила: — Матерь Божья…

— Не бойся, — поспешно попросил Курт, покуда этот раритет рода человеческого не снесло в панику с криками и жалостливыми призывами всех святых на помощь погибающей дщери Божией. — Мы без дурных намерений.

На последнем слове он запнулся, всеми силами отгоняя от мысленного взора картину воплощаемых в отношении хозяйки дома дурных намерений, от какового зрелища неприятно свело в желудке, и, воспользовавшись растерянным молчанием старухи, продолжил:

— Возможно, мы ошиблись домом; нам нужна семья Хартмут.

— Вон чего… — вздохнула она, отступив еще на шаг и все так же немыслимо изгибая скрюченную шею, дабы видеть пришельцев, и, жуя при каждом слове губами, прошамкала: — Нет уж никакой семьи. Я тут последняя.

— Вот оно что, — неопределенно повторил Курт, оглядываясь и понимая, что Бруно оказался прав — не было похоже на то, чтобы в этом доме обитал кто-то еще, кроме этого занавешенного обвислой кожей беззубого скелета. — Стало быть, живешь тут давно?

— А вы, простите, господа, кто такие будете? — отозвалась та, и мимоходом Курт отметил, что, невзирая на всю свою физическую истощенность и изношенность, старуха говорила пусть и косноязычно, но вменяемо, да и обычной стариковской рассеянности, граничащей в таком возрасте со слабоумием, в блекло-серых глазах ее не было. — Вам семья наша к чему?

— Святая Инквизиция, — выдернув Знак из-за воротника, представился он и вновь увидел тот же взгляд, каковым одарил следователей еще сегодня утром священник в Хамельне — понурившийся, однако лишенный какого бы то ни было удивления.

— Долгонько вы шли… — чуть слышно проговорила старуха, вновь пожевав губами, и тяжело выдохнула, отмахнувшись. — Хоть и хорошо, может; я уж теперь не боюсь ничего…

— А чего боялась? — осторожно уточнил Курт, слыша, что Ланц и подопечный, оставшиеся у порога, затаили дыхание; старуха улыбнулась, обнажив два ряда полуголых десен:

— Так ведь вас. И смерти, понятно. Теперь уж и зову ее — а она не идет… Вы ведь меня искать пришли? Из-за отца моего?

— Ты… Ты — Хельга Крюгер? — даже не пытаясь скрыть удивления, выдавил он, и та кивнула, глядя на гостей с равнодушным ожиданием. — Воистину — «Матерь Божья!»…

— Невозможно… — проронил Ланц едва слышно, медленно приближаясь и разглядывая нежданную свидетельницу, словно небывалое, дивное явление природы, коим, впрочем, она отчасти и являлась. — Сколько же тебе лет сейчас? За сто уж…

— Сто шестнадцать годков, — снова кивнула старуха, отчего, казалось, голова едва не свалилась с иссохшей шеи. — Люди говорят — наградил Господь долгой жизнью, а мне мнится — наказал.

— Неисповедимы пути Его, — возразил Курт наставительно, переглянувшись с Ланцем. — Быть может, ты попросту ожидала своего дня. Этого дня.

— Услышал бы Господь вас, — вздохнула старуха, и он покривил губы, тихо пробормотав:

— В данный момент это было бы до обидного некстати; надеюсь Он временно оглох… Ну, если уж так, Хельга, давай-ка поговорим. Присядем? может статься, беседа будет долгой.

За едва передвигающей ноги Хельгой Крюгер все трое брели, насилу сдерживая нетерпение; Ланц и Бруно смотрели ей в спину по-прежнему удивленно, настороженно, словно ища подвоха, и Курт, приостановившись, кивнул в сторону тощей скрюченной фигурки.

— Как вам такое укрепление веры? — шепнул он тихо. — Выбирайте: везение или благоволение свыше?

— Ты-то ведь полагаешь это совпадением? — откликнулся Ланц, и он отмахнулся, ускорив шаг и усевшись на скамью против старухи, примостившейся на застланной потрепанной дерюгой постели.

— О чем же говорить-то будем? — тяжко вздохнула она, переводя взгляд с одного гостя на другого. — Мне думалось — вы за мною пришли…

— Не совсем, если я правильно понял, что означает твое «за мною», — возразил Курт серьезно. — Преследовать тебя за твое родство мы не намерены, это теперь, знаешь ли, не принято.

— Странные настали времена, — качнула головой старуха. — Так для чего ж тогда я вам понадобилась, если не в узилище?

— Для ответов на вопросы, Хельга, не более. Ты ведь еще помнишь, как все было, или…

— Ну, как же, конечно, помню все, как вот вчера. Господь меня не только долгою жизнью наказал, но и ясным разумом и отчетливою памятью, хоть и рада была бы помутиться и позабыть. Только ведь, коли вы меня нашли, так значит, и знаете все это не хуже меня самой; чего ж вам еще надобно?

— Не хуже тебя… — повторил Курт. — Нет, думаю, «не хуже тебя» этого не знает никто. Есть один, самый главный вопрос, на который, кроме тебя, ответить некому — более никого в живых не осталось из тех, кто был на берегу Везера в тот день. Я не надеюсь, что ты вспомнишь, однако не могу не спросить, ибо именно за тем мы и искали тебя: ты сможешь теперь сказать, пусть и не с точностью, где могила Фридриха Крюгера?

— Могу, и с точностью, — тихо прошамкала старуха, и ее острое плечо, скошенное кверху, нервно передернулось, словно ее кольнули в бок острой иглой. — Была б на речке той сейчас — пальцем бы указала. Помню все, словно оттуда лишь только сей же час ушла, все до слова помню, до шага, все до травинки, майстер инквизитор. Описать вам, где, не сумею, однако ж сама — помню.

— Невероятно… — повторил Ланц ошарашено, не сумев или позабыв сдержаться. — Я не припомню уже, что говорил жене в день венчания или духовнику на первой исповеди, а чтоб вот так, спустя сто лет…

— Быть может, впрямь Господь решил, что я должна вас дождаться? — шепотом прошамкала старуха. — Не искупить вины отца, но самого его упокоить давно уж было надо. Ему там тесно, ох как тесно; выбраться хочет — и выберется, чувствую. Тогда маленькая была, не соображала, а теперь уж знаю: такой — выбьется рано или поздно.

— Что ж молчала столько лет? — спросил Ланц хмуро. — Не говорила ни с кем, смерти ждала… Отчего к нам не пришла?

— Боялась я поначалу, — пояснила она просто. — Оно ведь как — ждешь-то ее ждешь, зовешь, а все же боишься; а уж такую, как вы бы мне дали — такой и врагу пожелать не захочется. Теперь уж бояться перестала, а все же — как к вам идти? Куда? Я уж давно не девица, по дорогам разгуливать.

— А придется, — возразил Курт решительно, скосив взгляд в окно, где за ранними сумерками уже едва проступал в небе сереющий солнечный ком.

Отговорить его ехать вечером, когда все более стынущую землю уже окутывали ранние октябрьские сумерки, наполненные снова холодным туманом, не смогли ни Ланц, ни Бруно; Хельга Крюгер ничему не возражала и новость о том, что ее повезут вновь к стенам некогда родного города, восприняла с равнодушием. Бесконечные разъезды, впрочем, и самому Курту надоели ничуть не менее, нежели прочим членам их небольшого розыскного отряда, пробуждая глухое раздражение, посему, явившись снова к старосте, он не сумел (да и не захотел) найти в себе силы на вежливые разъяснения, попросту снова ткнув в перепуганную физиономию Знаком и потребовав предоставить запряженную повозку и пару лопат здесь же и сейчас. На робкое «но как же…» он лишь бросил: «Немедленно» — тоном, от которого староста подернулся ледяной коркой и послушно закивал с таким видом, словно мечтою всей его жизни был вот этот самый вечер, когда он должен будет вручить свое кровное имущество майстеру инквизитору. Упомянутое имущество, предоставленное в распоряжение следователей спустя полчаса, состояло из раздолбанной телеги, в каковой, судя по ошметкам коры и острым сухим щепкам, еще вчера перевозили дрова, и кряжистой молодой лошадки, косящейся на своих рослых собратьев испуганно и даже, мнилось, с почтением, отчего на миг пришло в голову, что в фырканье друденхаусских жеребцов проскользнули, быть может, произнесенные на их лошадином наречии заветные слова «Святая Инквизиция; подчинись»…