Лес Кости - Роберт Холдсток
В возрасте сто пятидесяти пяти кожа Мартина снова стала твердой, складки тела исчезли, он превратился в высохший скелет. Ивонн, напротив, еще более расплылась, жир лежал вокруг ее шеи тремя большими складками, ноги стали морщинистыми и искривленными.
Однако, ничего магического или неожиданного. Они стали старше, слабее, тише.
Возбуждение, охватившее нас при достижении ими ста лет, давно прошло. Шли недели и месяцы, и огромный возраст, достигнутый объектами, не вызывал в нас даже мельчайшей радости. Мы работали, практически, целыми днями, противостоя попыткам их тел заболеть, но все время наши глаза наблюдали висящие, колеблющиеся складки на теле Ивонн и натянутое, поджарое тело ее мужа. Они проходили через свое второе столетие практически не меняясь, практически не двигаясь. Почти неподвижные развалины, они спали бо́льшую часть времени и очень мало ели своими крошечными ртами, которые, казалось, с трудом открывались, чтобы разжевать еду.
За Ивонн смотрели все время, и когда она была наиболее активна, ее глаза становились огромными, глубокими и пронзительными; из них смотрела ужасная печаль.
Они прошли второе столетие, и в исследовательском центре воцарилась отвратительная атмосфера.
— Какой смысл продолжать? — требовательно спросила Жозефина. — То, что мы делаем, только продляет агонию распадающихся тел. Зачем? Никаких тайн мы не откроем. Давайте прекратим эксперимент. Признаем поражение!
Однако МакКриди отказался, что и не удивительно. Все это время на его лице читались знаки большого умственного напряжения. Он стал бледным, под глазами появились тяжелые мешки, казалось он… постарел. Он небрежно одевался и перестал давать интервью прессе. Чиновники из министерства, каждый месяц бомбардировавшие нас, в ответ получали поверхностные и краткие ответы, а на письма, требовавшие, чтобы мы показали какие-то результаты и доказали, что стоим финансовой поддержки, МакКриди отвечал резко и язвительно; но, каким-то образом, — не спрашивайте меня, каким — те, кто вкладывал в нас деньги, продолжали это делать.
Примерно в это время группу покинула Жозефина. Она попрощалась со мной, но расстояние между нами сделало улыбки и пожимание рук ничего не значащими жестами. При этом она не посмотрела на МакКриди, а тот вообще не обратил на нее внимания.
— Все это бессмысленно, — сказала она, повторяя то, что говорила так много раз. — Судьба человека — стареть и умирать, и мы продемонстрировали здесь, что не имеет значения, как мы примиряемся с силами, подавляющими нас; наша судьба никогда не будет ничем другим, кроме медленного разложения. Именно это мы и видим здесь в паре личностей, олицетворяющих всю наша расу. Мы должны научиться жить с нашими мечтами, а не с нашими реальностями.
Она ушла, и какое-то время я чувствовал себя мрачным и апатичным. МакКриди, которые выглядел еще более старым, обругал ее пораженческую и пессимистическую позицию, и через короткое время гнетущая атмосфера овладела всей лабораторией. Тем не менее я чувствовал возбуждение, завладевшее МакКриди — он словно колебался на краю чего-то большего, чем просто воображение.
Но месяцы шли, и мы опять слегка расслабились…
* * *И тогда начало что-то происходить, словно кто-то впрыснул жизнь, как в нас, так и в развалины, глядевшие на нас из среды.
Утром двести двадцатого года (и еще три месяца) Мартин, который оставался практически неподвижным прошлые восемьдесят лет жизни, встал и быстро пошел на спотыкающихся ногах к краю среды. Его сердце билось вдвое чаще, чем обычно, кровяное давление поднялось — словно по его телу проходили большие волны адреналина с интервалом в тридцать пять секунд.
И он закричал, на незнакомом мне, очень странном языке:
— Сибараку маккура на йору де момо о сагуру… юо ни сайт… атуит икимасита га… туту чутаримото саккари… тукарете нанимо иванаиде кози о оросайт… симаймасита…
— Бог мой! — в экстазе воскликнул МакКриди. — Вы только послушайте это. Послушайте!
— Сосите сико ни… таорета… — Казалось, что и Мартину трудно выговаривать эти странные слова. — …мама иноти га накунарим д'я най… ка ту ому… най… тайхен озорусики натте… симаймасита…
Он замолчал, но продолжал стаять у края среды и глядеть через нее на то, что, на самом деле, было проекцией.
МакКриди покачал головой, почти не веря в происходящее.
— Язык ангелов… — тихо сказал он. — В конце концов это произошло… в конце концов это произошло.
— На самом деле это японский, с очень плохим произношением, — сказала одна из техников, юная девушка, член команды План Жизни.
МакКриди какое-то время изумленно глядел на нее, пока все остальные пытались скрыть улыбки.
— Главное то, — медленно сказал он, — что Мартин не знал японский. — Его лицо опять засветилось. — Он не знал его, вы понимаете? И как он мог выучить его? У нас есть первая загадка… Липман, у нас есть первая загадка! — Он, очевидно, был в восторге.
— Ну, не совсем, — сказала та же самая техник, глядя так, словно она с трудом осмелилась говорить. — Мы запрограммировали ему элементарный курс японского, когда ему было тридцать. Единственная загадка — почему у него такое плохое произношение…
МакКриди был полностью раздавлен. Зато мы, все остальные, с трудом скрыли радость, хотя это было и несправедливо. На самом деле мы все проиграли.
Когда МакКриди ушел в свой маленький офис, чтобы восстановиться после разочарования, я спросил у девушки, что сказал Мартин.
«Какое-то время мы на ощупь пробирались по дороге, словно стояла глубокая ночь, но в конце концов уселись, не говоря ни слова, полностью истощенные. Потом мы внезапно почувствовали… страх и спросили себя, умрем ли мы здесь, там где упали».
Я посмотрел на Мартина, который все еще стоял на краю парка, глядя в никуда.
— Великолепно, — сказал я.
— Страница двести тридцать три, — усмехнулась техник. — «Выучи японский сам». Проверьте.
Однажды, когда я пришел на работу немного раньше обычного, я обнаружил, что МакКриди сидит в своем маленьком офисе, держа смоченный спиртом тампон у нижней части левой руки. На его столе лежала пустая ампула Хронона. Я мгновенно понял, почему за последние два
