К. Медведевич - Ястреб халифа
Самийа смежил веки.
И тут же резко их распахнул. И сел — одним сильным движением.
Встретив взгляд голодных, засасывающих страшной жаждой глаз нерегиля, Аммар попытался отодвинуться, но не смог. Крылья бледного носа раздулись, принюхиваясь. Тонкие губы раздвинулись, открывая верхние зубы. Оцепенев до холода в пальцах, Аммар проследил холодный оценивающий взгляд оголодавшего существа и понял, что сейчас его цапнут в левую сторону шеи.
— Аааааа!! — он нашел в себе неожиданные силы заорать.
В ответ с лестницы прозвучал резкий окрик на чужом языке.
Нерегиль прищурился и зашипел на кого-то за спиной Аммара, выгибая спину и пытаясь вывернуть запястья из крепких толстых пут: каким-то странным сознанием Аммар отметил, что узлы на полотенцах давно затянулись в окаменелые комки — о Всевышний, он рвется, постоянно рвется с привязи, чтобы кого-то сожрать, дошло до него наконец, прошибая холодным потом и запоздалым ужасом.
— Я же говорила — не ходите сюда, господин.
Голос Йемайи, говорящей на аш-шари, звучал так же певуче. Сумеречница властно отодвинула ошалевшего Аммара, и тот неловко отполз к двери. Снизу вверх он смотрел на то, как серебрящаяся в ночном свете женщина делает шаг, а нерегиль рвется и шипит, еще шаг, еще рывок. Йемайа скользнула Тарику за спину, припала на колени, схватила того за волосы и, рывком откинув голову себе на плечо, ткнула ему золоченым ногтем куда-то под подбородок. По телу нерегиля прокатилась судорога, и он затих, медленно оползая на пол.
Осторожно уложив обмякшее существо на ковер, она наконец посмотрела на Аммара. Тому хотелось провалиться сквозь пол от стыда.
— Я… я хотел…
В ответ она уткнула длинный изогнутый блестящий коготок куда-то ему за спину. Проследив взглядом направление, Аммар вдруг заметил на деревянной решетке белую квадратную бумажку. Прибитую длинной золотой шпилькой. С бумажки смотрел длинный, вытянутый, обрамленный ресницами глаз. Ахнув и завертев головой, Аммар только теперь заметил, что такие бумажки были в комнате повсюду — их белый неровный ряд опоясывал круглые стены башенного покоя.
— Этот глаз развернут вонутрь, господин. Он защищает тех, кто стоит снаружи. Вы понимаете, почему?
Аммар сглотнул и кивнул.
— И еще. Вы должны запомнить сами и записать для потомков: халиф не должен приближаться к князю Полдореа, пока у того перерасход. Клятва — источник силы. Но так же источник силы и тот, кто держит другую сторону Клятвы. Наследнику престола я бы тоже советовала в такие дни держаться от князя подальше. Вы все поняли, господин?
Аммар снова сглотнул и кивнул.
— Ну а теперь идите и спокойно спите. Да?..
И юноша затряс головой, выражая свою совершеннейшую покорность.
Вечером следующего дня нерегиль пришел в себя. Аммара он узнал с трудом — долго всматривался в лицо, а потом нахмурился и улегся обратно на ковер, отвернувшись спиной и смотавшись в клубок. Йемайа вздохнула и помахала Аммару ручкой — поезжайте, мол, от вас все равно никакого толку.
Вышедший проводить Яхья сказал:
— Я приеду чуть позже, о мой халиф, и уже прямо в столицу. А ему лучше и вовсе в столице не показываться — во всяком случае, пока не окончатся свадебные торжества.
Это было сущей правдой: нерегиль убил отца невесты, а также множество ее братьев, двоюродных братьев, племянников и двоюродных племянников, а уж вассалов и прочих родичей он отправил на тот свет столько, что и сосчитать было невозможно. Вазиры уже некоторое время как осторожно советовали Аммару удалить самийа от двора — оставшиеся в живых Умейяды один за другим приносили клятвы повиновения и раскаяния, и вид кровного врага не добавил бы им благоразумного желания вернуться к покорности.
… - Наш жених — красивейший из юношей города,
О наш жених, он красивее всех!..
Хлопая в ладоши и звеня браслетами, женщины разливались в веселой песне-заффех. На террасах садов Йан-нат-ан-арифа звенели высокие, заливистые загрит умеяйдских красавиц — вибрирующие крики радости неслись от павильона к павильону, от пруда к пруду.
— Наш жених — он Антар Абс своего племени,
О юный храбрец, воистину он подобен ему!
О солнце, знай, сегодня земля встречает нашего жениха!
Он подобен утру, он испросил руки девушки и был храбр и отважен!
Утреннее солнце мягко золотило зелень, под кипарисами нижней террасы Сада молодости еще даже не высохла роса. Там настелили толстые ворсистые хорасанские ковры для женщин и карбахские ковры — попроще — для слепых музыкантов, которые уже настраивали свои инструменты. Говорили, что халиф выписал самого Мусу ибн Хамида, знаменитого слепого мугамчи из Шеки. Аммар ибн Амир не скупился и делал все, лишь бы порадовать свою белокожую красавицу-невесту: он перекупил все свадебные оркестры Мадинат-аль-Заура, и теперь слепцы изо дня в день звенели струнами своих лаудов и цитр в Йан-нат-ан-Арифе.
Повелителю верующих воистину нетерпелось, перешептывались в переходах Баб-аз-Захаба, золотого дворца халифов. Слыханное ли дело, всего четыре дня как провели церемонию обручения и обменялись кольцами, а Аммар ибн Амир уже отдал приказ готовить никях — свадебное торжество.
Над сочной зеленой травой снова зазвенели веселые загрит женщин.
Приложив руку козырьком ко лбу, юная Утба закричала:
— Ой, ой, идут, да как много!
И все повскакивали, звеня ручными и ножными браслетами, сбрасывая сафьяновые и кожаные туфли, показывая друг другу ладони, бегая между большими медными кувшинами с крышками на защелках — в них предстояло сложить все драгоценности с запястий и щиколоток, пока рисовальщицы будут расписывать руки и ноги хенной.
По верху низкой широкой стены, соединявшей сады Йан-нат-ан-Арифа и дворец, шла пестрая толпа женщин и смотрителей харима — убирать невесту и ее подружек направлялись расчесывательницы волос, подстригальщицы ногтей, продавщицы ароматов — и, конечно, рисовальщицы узоров-мехди.
За спиной Айши весело рассмеялась Шурейра — девочка красовалась в ярко-алом расшитом платье и такой же красной с золотом шапочке-шашийе. Ее мать, Таруб, выбрала остаться с мужем: после похищения торговцы вывезли их на север, и она досталась управителю-амилю Фаленсийи. Это был пожилой, но очень добрый человек, и он сразу к ней привязался и взял в законные жены: его первая супруга давно болела и не могла больше рожать детей, а все четверо малышей умерли один за другим, не пережив младенческого возраста. Сабит ибн Вардун не только безропотно передал Шурейру явившимся в его дом людям из тайной стражи, но и разрешил любимой супруге отправиться на свадьбу. Но Таруб отказалась ехать — она уже была на втором месяце и ее тошнило от любого запаха. Зато Шурейра веселилась, как птичка: халиф пообещал ее просватать за одного из военачальников, и девушка уже щебетала с невольницами, расспрашивая про каждого — женат ли, да каков нравом, да красив ли и обходителен.
Остальные женщины из харима старого Омара тоже разлетелись, как птички из открытой клетки в праздник Навруз: одни лишь Иман с матерью оставалась пока в Малаке, и то лишь потому, что бедная девочка лежала при смерти.
Так что сейчас рядом с Айшой сидели лишь мать и Фатима — а дочка Фатимы, юная Асет, веселилась вместе со всеми, вытаскивая из ларцов и прикладывая к себе драгоценности, поднесенные Айше в подарок женщинами здешнего харима. Старшая госпожа, Утайба умм-Амир, матушка покойного отца халифа, приняла ее в своих комнатах и потрепала по щеке морщинистой рукой в коричневых пятнышках:
— Какая ты красивая, дочка, какую радость ты мне доставила — теперь у моего непутевого внука будет красавица-жена, смотри, роди нам кучу мальчишек, я уж заждалась правнуков.
И подарила ей крученое золотое ожерелье ханьской работы с подвесками в виде огненных птиц и драконов.
— Ой, ой, смотри, сестричка, какая красота!
Асет с подружками — теперь к ним на ковер присела и Шурейра, ярким пятном выделяясь даже в пестрой стайке девушек, — в шесть рук вынимали из таримы ослепительную, сверкающую золотой вышивкой-гладью ткань. Платье знаменитого шекинского шелка, темно-синее с зелено-коричневыми узорами, переливалось на солнце шитьем: девушки захлопали в ладоши от восторга и принялись просовывать невесомую тонкую ткань сквозь золотое колечко — и что вы думаете, рассыпающийся складками шелковый ворох покорно прошел испытание: с торжествующими пронзительными загрит девушки вытащили платье с другой стороны кольца.
И тут со стороны розария зазвенели струны старинной лютни-уда, и голос старого мугамчи вывел:
— О прекраснейшая из девушек, выйди ко мне походкой газели, покачивая бедрами, о выйди ко мне!
Когда опытный певец пел мугам, казалось, что много голосов звучат в странной, расходящейся, словно тысяча тропок сада, гармонии. Муса ибн Хамид был бесподобен — и девушки мечтательно смежали веки, проводя пальцами по приоткрытым губам, по созревшим грудям, откидывая головы с тяжелыми косами — о выйди ко мне, покачивая бедрами, о любимая!
