Попова Александровна - Пастырь добрый

— Я ничего не сказал, — возразил Ланц чуть слышно, и он так же тихо отозвался:

— Это и пугает.

— Я не в том возрасте, чтобы менять убеждения, — с натугой улыбнулся тот. — И до последнего буду цепляться за то, что знал, уверяя себя, всюду ища подтверждение тому, что моя вера не пуста. Гнать любые сомнения. Я слишком многим пожертвовал в своей жизни ради этой веры, чтобы вот так просто отказаться от нее…

— Послушайте, — оборвал Курт устало, — послушайте меня оба. Подумайте вот над чем: я узнал и даже увидел больше вас. Много больше. Но я все еще здесь, ведь так? Я все еще не оставил службы, как мне не раз предлагалось, я — здесь.

— Не аргумент; ты фанатик, — возразил Бруно; он поднял брови в почти ненаигранном удивлении:

— Я должен был оскорбиться, или это комплимент?

— Это факт.

— Как угодно. В таком случае, мне придется выразиться напыщенно; вы не оставляете мне выбора. Все это не имеет значения, потому что в конечном итоге наша служба — восстановление добра и справедливости.

— Милосердия и справедливости, — криво ухмыльнулся Бруно; он улыбнулся, тронув пальцем цепочку Знака на шее:

— Именно. Дискуссию о значимости доступного знания мы вполне можем перенести на будущее; с удовольствием буду полемизировать с тобой, когда возвратимся в Кельн — засядем в этой студенческой забегаловке с парой пива и перемоем Инквизиции косточки. Сейчас главное — Крысолов. Кто-то полагает иначе?

— Именно поэтому, — все так же негромко сказал Ланц, — мне и хотелось бы знать, что из привычных мне вещей на самом деле не имеет смысла. Что именно из полагаемого мною бесспорным в действительности таковым не является.

— Ты умеешь изгонять бесов? — спросил Курт внезапно и, когда тот не ответил, глубоко кивнул: — Вот именно. Даже самый захолустный свинопас знает, что для этого нужен человек, обладающий особенными заслугами, даром, чем угодно, но всякий встречный монах на это не сгодится. В нашем случае ничто не меняется, Дитрих, все, как всегда. Что святая вода такому чародею? Так, ничто. Вода, и все. Полагаю, все время своей жизни в Хамельне он исправно посещал мессу, крестил свою дочь, венчался с супругой, читал «Credo…» и даже принимал Причастие. А вы мне о святой воде… С чего бы после смерти ему бояться ее более, нежели при жизни?

— Да, — вынужденно согласился Ланц. — Об этом я не подумал. Старею, что ли…

— Просто и ситуация, и объект расследования и впрямь, каких ранее не встречалось, — улыбнулся он примирительно. — И напрасно вы оба полагаете, что я разобрал все сходу — я сам в замешательстве.

— То есть, как нам быть, ты не знаешь?

— Нет, Бруно, не знаю; однако же кое-что доподлинно известно — огонь, как говорил упомянутый сегодня наш с тобою общий знакомый, очищает все. Ignis sacer[134], господа.

— Откопать полусгнившие кости и сжечь? — покривился тот скептически; Курт качнул головой:

— Нет. Не кости. Кости — ерунда, хотя и их в тот же костер не помешает, но — нам надобна флейта. В первую очередь следует уничтожить ее.

— Деревянная флейта?.. — с сомнением возразил Ланц. — Сгнила еще до твоего рождения. Абориген, это мокрый речной берег, и с тех пор прошло сто лет…

— Сто шесть. Но это неважно. Что-то мне подсказывает, что лежит она в груде сопрелых останков целехонька.

— Твои новые знания? — уточнил Ланц. — И что конкретно они говорят?

— Это не просто флейта, и будь она хоть сшита из осеннего листа, а найдем мы ее нетронутой. Не станем вдаваться в подробности; прошу поверить на слово.

— Дело за малым, — хмыкнул подопечный угрюмо. — Найти могилу, о месте расположения которой знают покойные жители Хамельна, покойный священник и покойная дочка малефика. Как насчет твоих тайных знаний из секретной библиотеки? Некромантия там упоминается?

— А как же, — в тон ему откликнулся Курт. — Как один из самых первостепенных пунктов — при составлении обвинительного акта.

— Шутки шутками, однако ж, Хоффмайер прав, — невесело согласился сослуживец. — Отыскать могилу Крысолова невозможно; свидетелей нет в живых, а наш святой отец оказался недостаточно предусмотрительным и точного места в своих записях не указал. То ли не сообразил, то ли надеялся, что Конгрегация займется этим вскоре, и нам будет у кого спросить…

— Может, поинтересоваться сейчас у отца Юргена, не передается ли в их семействе еще и это — на сей раз устно? — предположил Бруно нерешительно. — Как знать…

— Нет, — вздохнул Ланц, безнадежно отмахнувшись. — Если покойный столь свято блюл данное слово во всем прочем, то не обмолвился и об этом тоже. Отцу Юргену ничего на этот счет не известно, ручаюсь; справиться не помешает, однако ж…

— В нашем распоряжении два варианта действий, — довольно бесцеремонно прервал его Курт. — А именно. Первый вариант — это послать запрос в Кельн и вызвать сюда нашего эксперта. Минуло, конечно, уже невесть сколько лет, однако же место, где было убито более сотни детей и был заживо закопан человек, обладающий некими способностями, надеюсь, должно подать знак — ну, хоть какой-то, хоть слабый отголосок, нам бы и этого хватило. Голубь осилит путь за считаные часы, и даже если Штойперт также убьет на дорогу сутки, уже послезавтра он будет здесь.

— А второй?

— А второй, Дитрих, это Хельга Крюгер.

— Полагаешь, — вновь язвительно вклинился Бруно, — она, как та флейта, бессмертная?

— Полагаю, — терпеливо ответил он, — что уж она-то слова своего столь неуклонно не соблюдала. Разумеется, девчонка в десять лет сообразила, как уже упоминалось, что о своей биографии распространяться не стоит, однако опасливость опасливостью, а человеческая слабость — сама по себе… Человек тайн долго сохранять не может. Всегда тянет поделиться. Девчонка подросла, приобрела подружек, мужа, детей; уж если и не вскоре после тех событий, если не подружкам и не мужу, если даже и не духовнику, то хоть детям, хоть на смертном одре — наверняка проболталась.

— И тем не менее, — возразил подопечный вновь, — как ты себе вообразишь это? «Дети мои, на случай, если возжелаете отрыть косточки вашего сумасшедшего дедушки, то могила его — вот, я вам на карте крестиком отмечу»; глупо. К прочему, святой наш отец не озаботился упомянуть имен тех, на чьем попечении она осталась. Лучше звать эксперта. Это мое мнение, если оно кого-нибудь интересует.

— Забавно, но я согласен с Хоффмайером, — вздохнул Ланц; он кивнул:

— Понимаю. Я более склонен к тому же. Однако предлагаю, тем не менее, посетить этот Фогельхайм… Знаешь, где это? далеко?

— Верхом — часа три, если галопом.

— Ну, пусть даже четыре. Недалеко. Пускай не точное место погребения, но — неведомо, что именно нам доведется там узнать еще; быть может, какие-нибудь сведения, имеющие немаловажное значение, и сведения эти надо будет иметь в виду, запрашивая сюда эксперта. Или, как знать, приглашать придется не его одного. Или… Да мало ли что. Предпочитаю составить вначале полную информацию о деле; по крайней мере, maximum возможного. С этим кто-нибудь станет спорить?

— С тобой спорить, абориген, что против ветра… гм… Да, — вздохнул Ланц, тут же посерьезнев. — Логика в твоих словах немалая.

— Стало быть, времени терять не будем — едем, — решительно подытожил Курт; тот насупился, кивнув в сторону двери, за которой скрылся отец Юрген:

— А завтрак? С утра пристал с ножом к горлу «умираю с голоду», а теперь что? За полчаса никуда твои потомки малефика не денутся — ждали сто лет, подождут и еще; если сейчас наш святой отец узнает, что напрасно суетился, накрывая стол, он нам этого не простит до конца дней своих.

Глава 17

Завтрак был проглочен с такой поспешностью, что в бросаемых на него взглядах отца Юргена Курт явственно видел нескрываемую жалость — похоже, святой отец решил, что старший в их маленьком отряде, коим бессомненно он почел Ланца, содержит подчиненных впроголодь; сегодня, однако, собственная репутация тревожила мало. Так же торопливо распрощавшись, он выдернул из-за стола подопечного, не заметив, доел ли тот свою порцию, вышел во двор и, запрыгнув в седло, с ходу устремился за ворота, не заботясь оглянуться и убедиться в том, что Ланц и Бруно отправились следом. «Занятно, — хмуро заметил подопечный, нагнав его уже на соседней улице. — Так выглядит течение типичного инквизиторского расследования? Вначале все плюют в потолок, просиживая дни напролет в тягостных раздумьях, а после начинают суетиться, считать минуты и носиться сломя голову?.. Правда, так точно можно понять, что дознание близится к концу». Что ответил Ланц, Курт не услышал; он же, промолчав, лишь подстегнул курьерского и рванул быстрее, на воротах города едва не сметя зазевавшегося стража.

В этот раз Бруно сдался первым — уже через час он запросил отдыха, теперь даже и не пытаясь делать вид, что все в порядке; от полной остановки, однако, подопечный мужественно отказался, попросту перейдя на шаг. Курт нервно ерзал в седле, поглядывая в небо, на расплывчатое холодное, мутно-желтое пятно солнца за серыми облаками; время невозвратно уходило, однако подстегнуть спутников двигаться быстрее не поворачивался язык. Сам он утомления уже не чувствовал; разумеется, и ломота в пояснице, и боль в ногах и локтях, и прочие досадные последствия долгих часов в седле давали о себе знать, по-прежнему ощущаясь, но словно как-то мимоходом, словно нечто, не имеющее важности и смысла. Как и всегда, подступающее завершение расследования словно пробуждало некие новые силы, и сам себе он все более напоминал вот такого же курьерского коня, который, изнемогая от усталости, вновь переходит в галоп, ускоряясь, когда видит стены знакомого города, где его ожидает конец долгого изнурительного пути. Или, что было бы более приложимо к его статусу, столь часто поминаемому подопечным, так утомленный преследованием беглеца пес набирает скорость снова, почуяв близость крови. А statistica того, как заканчивались предыдущие дознания, предрекала, что крови будет много…