Богдан Сушинский - Восточный вал
Он приказал офицеру охраны поднять бригаду, заставить ее взять только что принесенные из ближайшей выработки камни и отнести обратно.
— Взбунтоваться они не способны? — поинтересовался Штубер.
— Во имя чего? Свобода им не нужна — они попросту не знают, что это такое. Мир воспринимается ими таким, каким они его видят после своего возвращения из загробия.
— А сны?
Рослый широкоплечий парень споткнулся, и камень, выпавший из его рук, чуть не лишил Штубера пальцев ноги. Тут же откуда-то появился охранник и несколькими ударами плети заставил зомби поднять свою ношу и двигаться дальше.
Штуберу понял, что боль от ударов плеткой зомби, несомненно, ощутил, однако покорность, с которой он вновь поднял камень и пошел дальше, превосходила всю мыслимую допустимость. Такие чувства, как обида, гордость, оскорбленное достоинство, тоже, очевидно, были неведомы ему.
— Кажется, вы что-то там сказали по поводу снов, — нарушил молчание Крайз.
— О снах свободы, переносящих зомби в их прошлую жизнь. Не могло же умерщвление избавить их от ночных грез, в которых всегда отражается частица жизни.
— Странно, над этим мы до сих пор не задумывались. Сны! — удивленно смотрел на Штубера Крайз. — Сны… А ведь и в самом деле… Нужно будет изучить. Хотя… сны — всего лишь сны…
— Кажется, вы собирались превратить в зомби этого своего пленного скульптора? — совершенно некстати напомнил ему бригаденфюрер фон Риттер.
— Отшельника? Замысел такого перевоплощения действительно существует. Видите ли, в его лице мы видим одного из самых странных воителей нынешнего столетия.
— Жалко стало отдавать его в руки доктора Мартье? — въедливо ухмыльнулся бригаденфюрер.
— Видите ли, речь в данном случае идет не о пленном солдате. Речь идет о… таланте! — назидательно молвил барон. — Я верно понял, господин Крайз: со временем зомби могут возвращать себе память и хотя бы часть сознания?
— Судя по всему, могут… Если долго не подпаивать их снадобьем доктора Мартье. Но каким образом это способно отразиться на таланте вашего Отшельника — этого я не знаю.
— А доктор Мартье?
— Мартье этим тоже не занимался, — поспешно объявил Крайз.
Штубер задумчиво почесал подбородок. Отдавать Отшельника на растерзание сатанистам из «Лаборатории призраков» ему уже не хотелось. Да и Крайзу, суд я по всему, тоже не хотелось терять талант, благодаря которому он собирался создавать свой «Лувр Распятий».
В то же время важен был эксперимент. А действительно, что произойдет с талантливым, хорошо известным ему, Штуберу, скульптором, после превращения его в зомби? Будут ли и тогда проявляться его талант и бунтарская воинственность? Как он воспользуется уже приобретенными навыками резчика по дереву, и будет ли восприниматься им Христос, распятия которого придется ставить во всех районах «Регенвурмлагеря», как символ Всевышней Силы?
— Ладно, Крайз, — сказал Штубер после минутного колебания, — с Отшельником пока торопиться не будем. Пусть еще какое-то время поработает в подземелье, освоится…
— Ваш патронат можно было бы оправдать желанием позволить вашему Отшельнику усовершенствовать свой талант.
— Спасибо за подсказку, дорогой Крайз.
— На самом же деле вами руководит какое-то иное стремление.
— Стоит ли в этом сомневаться?
— Этот человек почему-то очень дорог вам…
— Как одна из тайн войны. Из величайших ее тайн, унтерштурмфюрер Крайз.
— Отшельник — одна из величайших тайн войны?! — изувечил ухмылкой и без того изувеченное лицо свое Фризское Чудовище.
— Тайной, Крайз, тайной. Именно так и станут со временем воспринимать его все, кому окажется доступной биография Отшельника.
«Каковой являешься и ты, величайший из ее уродов, — добавил Штубер уже про себя. — И счастье твое, что ты этого не осознаешь».
— Он уже приступил к работе?
— Пока что с его помощью определены три места для установки распятий, три «кельи». Этот недоученный священник считает, что устанавливать лики Христа можно далеко не в каждом месте. Должно существовать какое-то знамение или хотя бы внутреннее озарение. Подсказка внутреннего голоса.
— Со знамениями и озарениями у нас сложновато, — согласился Крайз. — Но если они уже трижды посетили Отшельника…
— В любом случае, — проигнорировал его иронию Штубер, — завтра этот христопродавец начнет священнодействовать.
К удивлению барона, после этих слов Крайз набожно перекрестился.
— Будет ли когда-нибудь оценено все то, — вздохнул он, по-монашески потупив взор, — что мы с вами, ежедневно, стоя между жизнью и смертью, делаем для всемирной науки?
— Будет… Причем достойнейшим образом.
— Неужели верите в это?
— Верю, наши труды будут оценены. Но лишь в том случае, если нас обоих повесят на виселице, которую соорудит прямо здесь, в «Регенвурмлагере», мой Отшельник. Величайший, должен вам сообщить, висельничных дел мастер!
— Мрачный юмор у вас, барон фон Штубер.
— Могу даже уточнить: погибельный и виселичный. Но таков мой жизненный принцип: видеть и воспринимать все в самых мрачных философских тонах.
— Но все же в философских…
— Естественно. Вам приходилось когда-либо встречать человека, в котором талант великого скульптора поступался лишь таланту великого мастера сотворения виселиц, автора лучшей виселицы Второй мировой войны?! То-то же, — не стал Штубер дожидаться ответа Крайза, — и мне тоже не приходилось.
— Только теперь я начинаю понимать, сколь высоко вы оцениваете своего подопечного. Но станут ли точно так же оценивать его остальные знатоки войны?
— Не станут, — сразу же объявил Штубер. — И знаете почему? Да потому что «им не дано постичь!», — как возвещает мир в подобных случаях один из лучших моих диверсантов — агент Магистр.
17По мере того, как лжефюрер удалялся, Гиммлер и Кальтенбруннер медленно поднимались и все напряженнее смотрели ему вслед. Казалось, еще мгновение-другое, и оба вершителя судеб рейха взорвутся, пусть запоздалым, но достойным последователей фюрера «Хайль!».
Что удержало их, почему они так и не смогли ответить на этот взрыв патриотических эмоций «фюрерским приветствием», этого они объяснить не смогли бы. Как не смогли бы объяснить и то, какая сила, какое внутреннее побуждение заставило их в конце концов подняться. Тем более что и сам Скорцени размышлял над этим, уже обнаружив себя стоящим.
— Теперь вы понимаете, господин рейхсфюрер, почему столь много времени мне придется уделять этому «Великому Зомби», этой «имперской тени», — решительно взял он на себя управление ситуацией, как только Брандт вежливо, с поклоном, закрыл вслед за Зомбартом и собой дверь.
— Понимаю, — вдохновенно как-то ответил Гиммлер.
— Мы исходим из того, что подготовка именно этого двойника прямо отвечает интересам безопасности не только фюрера, но и самой Германии. Отныне мы всегда должны иметь в виду, что существует личность, способная при определенных обстоятельствах заменить фюрера. Я имею в виду только те ситуации, когда сам фюрер Германии уже не в состоянии будет соответствовать своему великому предназначению — служить символом единения нации, символом нерушимости Третьего рейха.
Гиммлер и Кальтенбруннер, все еще стоя навытяжку, слушали его так, словно он продолжал вещать голосом удалившегося в небытие фюрера.
— В этом-то и опасность, Скорцени, — задумчиво и несколько рассеянно возразил Гиммлер.
— Опасность заключается только в том, что Имперская Тень может оказаться в руках другой группы людей, которые настроены иначе, чем мы с вами.
— Не исключено, что такая группа людей уже существует. Почему вы исключаете такую возможность, Скорцени?
— Вовсе не исключаю. Такая группа генералов и высших чиновников рейха, возможно, и нашлась бы, но не нашлось бы для нее Имперской Тени, поскольку Зомбарт будет предан только нам с вами. При любых обстоятельствах — только нам с вами.
— Вы в этом уверены?
— Вы, господа, тоже будете уверены в этом, если все мы изменим свое отношение к Зомбарту. Это мы навязали ему роль лжефюрера. Мы ежедневно готовим его к этому тяжкому голгофному кресту. Поэтому должны относиться к нему с пониманием, не отвергая и не демонстрируя пренебрежения.
Гиммлер вновь нервно побарабанил пальцами по столу и, глядя, как Кальтенбруннер вожделенно ухватился за бутылку с вином.
— Он прав. Вы слышите меня, Кальтенбруннер? Скорцени прав.
— Скорцени всегда прав, — решительно повертел головой шеф Главного управления имперской безопасности, не оставляя бутылки. — Я в этом давно убедился.
— Я хочу сказать, что в самом появлении такой личности, как Зомбарт, есть и свои достоинства, — молвил Гиммлер, решив, что Кальтенбруннер всего лишь отмахнулся от него своим комплиментом в адрес Скорцени. И был удивлен, когда обергруппенфюрер вдруг начал излагать свое видение проблемы лжефюрера.
