Андрей Архипов - Поветлужье
- На все случаи жизни знаков не напасешься...
- Так и в засаде не о бабах болтать, - закончил разговор воевода, в очередной раз приглашая своего полусотника в круг отрабатывать владение мечом.
***
- Ну, наконец-то, - выдохнул Михалыч, когда зашедший к нему и воеводе на огонек Пычей пересказал свой краткий разговор со старейшинами верхних отяцких поселений.
Полусотник практически переселился в дружинную избу, лишь иногда заходя в дом к Любиму проведать выздоравливающего Тимку. Сначала он несколько раз задержался у воеводы за долгими разговорами при свете лучины, когда глаза начинали слипаться, а ноги при ясной голове после кружки-другой крепкого меда становились ватными. Доставал овчину из глубокого сундука, благо Трофим уже давно звал его к себе и разрешал невозбранно тем пользоваться, кидал ее как подстилку и с наслаждением вытягивал ноги на широкой и длинной лавке. Помимо ночных посиделок была еще одна причина переселения - в избе, кроме воеводы и Свары, никто не проживал. Петр предпочел ютиться у молодой вдовы, которая с радостью стала заботиться о его детях, не отличая их от своих пятилетних девочек-близняшек. Пользуясь своим положением, он отгородил для своей новой семьи половину полуземлянки, но в остальном его житье ничем не отличалось от остальных дружинных. Те тоже либо осели со своими семьями по "баракам" Переяславки, либо разбрелись по незамужним бабенкам в случае своего холостого положения. Так что, после того, как Свара переехал в Болотное поднимать молодое воинство, поворчав для порядка, что его отослали слишком далеко от местного бабьего неограниченного контингента, воевода приказным порядком переселил своего полусотника к себе, абы скуки не было. Проживала ли с воеводой какая из баб, которые время от времени заходили в избу, чтобы обстирать и накормить живущее там воинство, али он менял их по кругу, Михалыч не спрашивал, а досужие разговоры личную жизнь воеводы старательно обходили стороной. Так что переехал полусотник на новое место жительства без всяких опасений, что того стеснит. Себя же Михалыч тренировками доводил до того, что даже не оглядывался на заинтересованные взгляды лучшей половины человечества. Кстати, и называл женщин он прилюдно так же. Когда же Свара как-то поинтересовался, пошто он баб каких-то лучшими называет, то получил от полусотника встречный вопрос:
- Тебе кого лучше под кустом тискать - бабу али мужика?
Свара только хрюкнул в ответ недоуменно, хотя и был наслышан про нравы в полуденных странах.
- Поэтому они для тебя и лучшая половина, - пояснил Михалыч. - А мы для них.
Тем разговор и кончился, даже отъезд Свары не уменьшил физическую нагрузку, поскольку тренировки с ним просто перенеслись на новое место. А упомянутые взгляды продолжали ощутимо обжигать ему спину, не вызывая ответной реакции. А что тут поделаешь? Вечером воевода гоняет в доспехе до изнеможения. Не успеешь провалиться в сон, как тут же приходится вставать и в полной выкладке бежать в новую весь. А там обучение рукопашному бою новых ратников и занятия со Сварой. Хорошо, хоть обучение дружинников владению мечом удалось спихнуть на нового наставника воинской школы. Так что, учились в Болотном отнюдь не только дети. До обеда - отроки, после - бородатые охотники, иной раз старше своего учителя. Свара выбирал чем-то приглянувшихся ему ратников, и остаток дня проводил с ними, тупя деревянный меч об их многострадальные головы, прикрытые шлемами, и оттачивая на них свое недоброе остроумие, от чего уже защиты не было. Остальных дружинных полусотник забирал с собой в лес и устраивал им командно-штабные игры. Точнее, делил напополам и давал одной половине задачу овладеть той или иной точкой местности, которая могла находиться в зависимости от фантазий командира либо в чащобе, либо на крыше строящегося дома в новой веси. Другие же должны были либо защищать оную местность, либо мешать атакующим, ставя им препоны по дороге. Такие игрища привлекали нешуточное внимание подростков, по крайней мере, ближе к вечеру, когда многие освобождались от работы и "школьных" уроков Свары. Чуть выползая из болота, через некоторое время отроки уже вприпрыжку облепляли место действия, иной раз игнорируя требования родителей помогать по хозяйству.
Это пару раз даже приводило к небольшому конфликту между Михалычем и жителями веси. Полусотник пытался вступиться за пацанов, которым чересчур сильно, по его мнению, доставалось от разгневанных отцов. Ну, дал подзатыльник, ну за ухо отвел домой, но бить то зачем смертным боем? Однако обычно почтительные с ним отцы семейств, так недоуменно таращились и огрызались на него, что он предпочитал отходить и помалкивать. Только чуть позже Свара растолковал ему ситуацию, уже привыкнув, что его ученик иной раз не понимает простейших вещей. Оказывается, главы семей вправе и убить непослушного отрока, если тот, не дай бог, огрызнется, дети полностью в их власти. Пожурить пожурят потом за такое в общине, но фатального наказания за такое не будет. И о том, чтобы позволить в семейные дела вмешаться постороннему, речи не было совсем, это просто выходило за все рамки местных представлений. Михалыч покачал головой, оценивая патриархальные нравы, но более перечить в таких ситуациях не стал. Что уж тут поделаешь, леность в молодости действительно в эти времена могла привести к печальным последствиям. Он после объяснений даже стал гонять остановившихся поглазеть подростков, стараясь спровадить их побыстрее домой. Однако, если те клятвенно заверяли его, словами или жестами, что их отпустили на "войнушку", то полусотник сразу привлекал их к "боевым действиям", рассылая в разные стороны и заставляя смотреть со стороны на промашки бородатых дружинников. А таких промашек становилось все меньше. Конечно, мечом многие из них владели с грехом пополам, не дотягивая даже до своего командира, но уж в плане скрадывания и владения луком могли дать фору даже любому из переяславских дружинников.
- Охотники, едрен батон, - только и произносил полусотник, вздрагивая, когда кто-то из них безмолвной тенью выходил из-за спины. Однако, учения подходили к концу, и Михалыч опять брал руки в ноги и бегом отправлялся в Переяславку, навстречу новым мучениям, на этот раз от воеводы.
Вот в такой момент беззаботной жизни, начавшийся с многократного натягивания лука для разминки, и законченный пробными выстрелами в бревна тына над головами копошившихся там кур, и зашел Пычей.
- Наконец-то, - еще раз повторил Михалыч, обернувшись к воеводе, - дождались. Я то думал, Николай меня съест скоро...
- Дождались, - подтвердил тот, - когда, Пычей, сказываешь, придут они?
- Утром, старейшины и старшие у воев. А... вы ждали? - недоуменно вопросил Пычей.
- А як же, - состроил всезнающую физиономию воевода, подмигнув полусотнику.
- А кузнец то при чем тут? - продолжал свой спрос Пычей.
- Дык... уголь нужен ему, не справляемся в нужных количествах сами жечь, - рассмеялся Михылыч.
- А-аа... Токмо не сбираются они под вас идти, хотя и шатается под ними власть. Знахарки нет более, родичей видят токмо тайком, поля убирать некому... Да и новая весь, добрые дома, добыча новая людей мутит, - покачал головой отяцкий предводитель, перечисляя причины смуты.
- Под нас, Пычей, под нас... - наморщил нос воевода, - что скажешь, Иван, пора Пычею дело сызнова попробовать поручить?
- Самое время, воевода. Сосновка ему мала, от промышленности... тьфу, от железного дела и сопутствующих работ он отказался, мол, не понимает он ничего, пришлось Фросе поручить... будто она что соображает в тех делах... Там руководить надо, а для понимания Николай есть, остальным ему заниматься покуда некогда. Пусть тогда укрепляет обороноспос... внешние укрепления строит, и шефство над верхними отяками берет. Только на конфликт со старейшинами идти не надо, исподволь власть их подтачивать надобно, чтобы народу ты милей был, чем они. Слушай сюда, Пычей...
***
Старейшины пришли в парадном облачении. Светлые косоворотки со стоячим воротником, льняной халат с орнаментом, подпоясанный широким кожаным пояском и штаны темно-фиолетового оттенка, заправленные в сапоги. Такой сочный оттенок получали, как потом выяснилось у Пычея, используя ягоды ежевики и кору дуба с дубителем, и нещадно таким цветом гордились. Приняты они были со всеми церемониями. Истобка, где ночевало воинское начальство, была выметена и вымыта до блеска, на пол послали неказистые разноцветные половички, которые достали из глубин того же сундука, где Михалыч разживался овчиной для ночевки. Даже двор был подметен, отчего клубы пыли поутру накрыли с головой скотину, выгоняемую на выпас, и так ближе к воротам бредущую по колено в сером мареве.
Подошедшие гости по очереди получали чарку с хмельным медом, от которой сперва отказывались и отдавали хозяину, просили выпить прежде них. Воевода прикладывался и передавал мед обратно. После этого отякский старейшина или воин чарку опрокидывал в себя, а Трофим Игнатьич кланялся ему. Не до земли, даже не в пояс, но достаточно глубоко, чтобы показать вежество, намекнув при этом, что воевода стоит ступенькой выше. В ответ же от гостей получал поклон поясной. Раскланявшись со всеми, Трофим Игнатьич разрезал вынесенный Агафьей хлеб и стал вместе с солью подавать гостям. А после того, как те его вкусили, пригласил всех в дом. По очереди все проходили через клеть в истобку, где православные осеняли себя крестным знаменем, повернувшись на образа, и рассаживались там, куда указывал хозяин. А хозяин указал полусотнику справа от себя, Пычею слева, далее же очередность шла в зависимости от возраста, вперемешку рассаживались и отякские старейшины с Радимиром, и воины обоих народов. Девять человек от одной стороны и пятеро от другой, пришедшей мириться. Неполные полтора десятка, решавшие как жить далее. А решать было что. Сперва, конечно, ради соблюдения традиций отведали горячие блюда, произнесли славословия друг другу, но потом, неожиданно для всех, взял речь отяцкий старейшина среднего гурта, Чорыг. Тот, чьими усилиями якобы и заварилась вся каша разделения родов.
