Оленин, машину! - Дарья Десса
— Что там? — тихо спросил Жилин у проводника.
Тот не ответил. Тайга вокруг нас стояла глухой стеной. Ничего не было видно, только деревья и непроглядная зелень. Всё застыло в ожидании — даже гнус вдруг стих, словно почуял, что впереди что-то есть. Я сжал крепче автомат. Пальцы уцепились за влажный приклад, и я почувствовал, как напряжение начало медленно подниматься вверх по телу. В этот момент любые мелочи приобретали смысл — шум листьев и хвои, шевеление веток под ногами, даже дыхание своих было слышно так чётко, как никогда.
— Там дальше идти совсем узко. Опасно, — едва слышно сказал Кэцян, глядя вперёд. — Лучше обойти.
Сержант кивнул и дал сигнал двигаться дальше, но предельно осторожно. Мы продолжили путь, свернув с основной тропы, пробираясь через густые кусты. Теперь пришлось идти очень медленно — бурелом стал слишком плотным, ветки царапали нещадно, словно пытаясь остановить. Я оглянулся на Прокопова — он шагал тяжело, недовольный, но молчаливый. Никто не говорил ни слова, все сосредоточились на нелёгком пути.
Кэцян снова остановился. Тайга впереди чуть раздалась, открыв небольшой просвет, как будто кто-то когда-то проложил здесь путь, но давно забросил его. Бурелом, гниль, сырость, гнус — всё слилось в одно невообразимое ощущение тяжести и давления.
— Если так дальше пойдём, на место к ночи не доберёмся, — тихо произнёс Жилин, но снова не получил ответа.
Вдруг вдалеке послышалась приглушённая японская речь. Мы все моментально присели, словно по команде, замерли на месте, вслушиваясь. Лес вновь наполнился звуками, но теперь это были не привычные потрескивание веток, шорохи и звон гнуса, редкое пение птиц. Глухие голоса на чужом языке словно пробивались сквозь толщу деревьев, отчётливо отдаваясь в воздухе. Я сразу сделал знак Жилину, тот кивнул, передал сигнал остальным.
— Марченко, за мной, — шепнул я, не оборачиваясь.
Мы аккуратно, почти бесшумно двинулись вперёд, обходя скользкие коряги и ступая так, чтобы не потревожить под ногами ни единой ветки. Тайга с каждым часом, пока мы шли, всё сгущалась, становилась непроглядной, но сквозь её сумеречную завесу стали просвечиваться огоньки — не то отблеск костра, не то свет от фонарей. Сердце забилось быстрее, и я чувствовал, как напрягается каждый мускул в теле.
Чуть продвинувшись, мы остановились за широким стволом старого кедра. Перед нами, через просветы между ветвями, опустившимися до самой земли, открылся небольшой лагерь. Японцы. Я подсчитал быстро: десять человек. Уверенные в том, что в такой глуши их никто не потревожит, даже боевое охранение не выставили. «Неаккуратно», — подумал я, вспомнив, как это говорил старшина Федот Евграфович Васков из «А зори здесь тихие». На ум пришло почему-то, что до момента публикации повести ещё почти четверть века.
Отбросив лишние мысли, я присмотрелся. Диверсанты устроились под импровизированными шалашами, сделанными из веток и хвойных лап. Небольшой костерок тлел в центра на небольшой прогалине, над ним висел железный котелок, из которого вился пар. Слышалось журчание воды — видимо, где-то поблизости ручей, откуда они брали воду.
«С удобствами устроились, сволочи», — подумал я.
Один японец, сидя на корточках, методично чистил свою винтовку, водя тряпицей по стволу. Рядом другой наводил порядок в оружии — разбирал и собирал, смахивал грязь. Трое других возились с штык-ножами: один сидел на корточках у костра, осторожно точил лезвие о камень, прислушиваясь к шорохам вокруг. Остальные занимались чем-то более будничным — подшивали одежду, набивали магазины патронами. Один, сидя на бревне, откусывал от рисового шара или чего-то вроде этого.
Лагерь жил своей обычной жизнью, как будто не было вокруг ни войны, ни нас. Японцы выглядели спокойными, но их действия — каждый взмах руки, каждое движение были чёткими и сосредоточенными. Видно было, что эти люди привычны к бою, к постоянной готовности. Всё, что они делали, указывало на то, что вскоре они собирались в путь или готовились к встрече с кем-то.
— Десять, — шепнул я, оборачиваясь к Марченко, который лежал рядом и тоже внимательно наблюдал за происходящим.
Он кивнул, и мы оба снова замерли. Потом, кивнув друг другу, вернулись назад, двигаясь осторожно, как тени среди деревьев. Наши ждали на месте, скрытые за кустами, прислушиваясь к каждому шороху. Как только мы подошли, Прокопов поднял взгляд.
— Ну что там? — прошептал он, оглядываясь.
— Лагерь японцев, — ответил я, тяжело дыша от напряжения. — Десять человек. Оружие чистят, ножи точат. Время уходит.
Жилин нахмурился, кивнул, обдумывая услышанное. Он сразу понял, что ситуация серьёзная.
— Десять, говоришь? А нас всего четверо, — произнёс он, понизив голос. — Не считая проводника. Прокопов, твои мысли?
— Численное превосходство на их стороне, — тихо отозвался разведчик. — Прямой атакой пойти — самоубийство. Надо обойти их или подойти так, чтобы не успели среагировать. Уложить нескольких с первых выстрелов.
Я кивнул, понимал его ход мыслей. Ситуация не оставляла много пространства для манёвра. Кэцян сидел рядом, молчал, смотрел в сторону, как будто его всё это не касалось. Я ожидал от него хотя бы совета, но он явно решил предоставить инициативу нам. С другой стороны, что понимает мальчишка в военных действиях? Он простой крестьянский паренёк, с него и спрос гладок.
— Надо взять их по-тихому, — тихо добавил я. — Уложим двоих-троих на месте, остальных –быстро. Если дадим им время организоваться, у нас не будет шансов.
— И как ты себе это представляешь? — Жилин посмотрел на меня, всё ещё размышляя.
Я вздохнул, прикидывая возможные варианты. Все замолчали на мгновение, обдумывая.
— Лейтенант Добролюбов мог бы подсказать, как действовать, — тихо сказал Жилин. — Но решать нужно сейчас.
Кэцян по-прежнему молчал, не вступая в разговор.
— Окружить лагерь и забросать гранатами, — предложил Марченко, тихо, но с уверенностью. — Оставшихся добьём из автоматов. Для этого надо разойтись с четырёх сторон, подойти поближе, чтобы наверняка.
Прокопов прищурился, окинув взглядом деревья вокруг, будто прикидывая, как это можно сделать.
— С четырёх сторон, говоришь? — переспросил он. — Значит, каждому по сектору. А Кэцян?
— Оставим здесь, пусть ждёт, — предложил я, оборачиваясь к нашему проводнику. — Не будем его втягивать. Его дело — показывать дорогу, а не воевать.
Лицо китайца не выражало ни страха, ни согласия. Он лишь сидел молча, как будто всё, что мы говорим, не имеет к нему отношения. Может, не понимал? Или делал вид.
— Думаешь, справимся? — Жилин бросил взгляд на
