Кровь на эполетах - Анатолий Федорович Дроздов
В дверь постучали.
– Войдите! – сказал я.
В комнату вошла Груша. Следом явилась Глафира с Мари на руках. В ручке дочка сжимала завернутый в трубочку блин. Они-то зачем?
– Машенька пожелала вас угостить, – улыбнулась Груша и посмотрела на Глафиру. Та подошла ближе.
– Ня! – сказала Мари, протянув мне блин.
– Откусите чуток и похвалите, – шепнула подошедшая Груша.
Я послушно отщипнул зубами крошечный кусочек и закатил глаза:
– Ой, как вкусно! Спасибо, милая.
– Ня! – Мари протянула блин Груше.
Та поступила аналогично. Дочка осмотрела блин, убедилась, что тот практически не пострадал, и впилась в него зубками.
– Уложи ее! – велела Груша, горничная поклонилась и унесла девочку. – Мама́ сказала, что хотите говорить со мной, – обернулась ко мне Груша. – Зачем вы встали, Платон Сергеевич? И еще этот мундир…
– Так нужно, – ответил я и запнулся. С чего начать? Пока меня одевали, целую речь мысленно выстроил. Но тут дочка с этим блином… Все из головы вылетело.
– Дорогая Аграфена Юрьевна, – промямлил я. – Хотел сказать вам… – тут меня заклинило. А, будь, что будет! – Я люблю вас и прошу стать моей женой. Согласны ли вы?
– Да! – ответила она и всхлипнула.
– Что ты, милая? – я обнял ее. Она спрятала лицо у меня на груди. – Почему плачешь?
– Я так ждала этих слов, – пробормотала она. – Сотни раз в мечтах представляла. И вот ты сказал, но… – она вздохнула.
– Праздника не случилось? – догадался я. – Не было стихов, горячих объяснений?
– Да, – прошептала она.
– Услышишь. Я буду читать тебе стихи о любви, петь песни. Хочешь, прямо сейчас?
Она посмотрела на меня влажными глазами.
– Хочу, – сказала тихо.
– Садись и слушай.
Я снял перевязь со шпагой, отнес ее в угол и взял стоявшую там гитару. Устроился на кровати и пробежал пальцами по струнам.
Что так сердце, что так сердце растревожено,
Словно ветром тронуло струну.
О любви немало песен сложено,
Я спою тебе, спою еще одну…[81]
Умели предки сочинять песни. Это вам не рэп и не Шнур с его матюками.
По дорожкам, где не раз ходили оба мы
Я брожу, мечтая и любя.
Даже солнце светит по-особому
С той минуты, как увидел я тебя…
Допеть мне не дали – распахнулась дверь, и в комнату ворвалась Хренина.
– Что тут происходит? – спросила грозно.
– Мама́! – Груша вскочила со стула. – Платон Сергеевич сделал мне предложение, и я его приняла. А сейчас он поет мне.
– Поет он, – проворчала будущая теща. – А родительское благословение испросить? Яков! – крикнула в распахнутую дверь. – Неси икону!
Лакей появился тут же – наверняка ждал в коридоре. В руках он держал большую и явно тяжелую икону Богородицы в серебряном окладе. Хренина забрала ее и повернулась к нам.
– На колени!
Груша схватила меня за руку, и мы опустились на колени. В боку ощутимо кольнуло, я едва сдержал стон.
– Благословляю вас, дети!
Графиня грозно вознесла икону над моей головой. Я невольно зажмурился. Обошлось – не треснули. Перекрестили и заставили поцеловать – икону, а не тещу. После чего мать с дочерью обнялись и пустили слезу. Глафира внесла Машу, которую, как я понял, никто и не собирался укладывать. Дочь в свою очередь расцеловали – уже как члена семьи. Набежавшая дворня наперебой стала поздравлять Хрениных, вставая на колени и прикладываясь к ручкам старой и молодой барынь. Под раздачу попала и юная графиня Руцкая – ручки стали целовать и ей. Маша приняла это за новую игру, вырвалась у няньки и с радостным визгом стала носиться вокруг нас. Словом, было весело…
15.
Свадьбу сыграли через неделю. Графиня торопилась: на Святки венчать нельзя, а потом Крещение и какие-то неподходящие дни[82]. Я в этом не разбираюсь, но Хренину поддержал – ко двору нужно вернуться женатым, иначе от Орловой не отбиться. И не только поэтому. Груша завладела моим сердцем, как пишут в романах. Такое случается. Вроде знаешь женщину давно, считаешь ее лишь знакомой и просто милой, и вдруг – раз, и понимаешь, как она тебе дорога. После объяснения мы с Грушей почти все время проводили вместе, я засыпал с мыслью, что завтра увижу ее снова, и просыпался радостным, потому что этот день наступил.
Несмотря на спешку и войну, все прошло как нельзя лучше. У Груши уже имелось подвенечное платье – сшили к несостоявшейся свадьбе с кавалергардом, о чем она мне смущенно сообщила. Спросив, не буду ли я тем обижен. Ответил, что мне на это фиолетово, то есть все равно. Обручальные кольца нам сделал ювелир из числа беженцев, осевших в Залесье из-за войны. Это французов сюда не пускали, а вот православных – охотно. В Залесье получили приют не только мещане, но и десятки крестьянских семей из разоренных селений, которые, как я понял, возвращаться не собирались. Во-первых, некуда, во-вторых, незачем. Приняли их радушно – кормят, поят, обещают дать землю, построить избу и дать скот. Барыня здесь добрая… Чувствую, что число податных душ в Залесье возрастет. Привечать беглых крестьян – преступление, но графиня сошлется на военные обстоятельства – в случае, если беглецов обнаружат. А за взятку чиновник скажет, что в глаза их не видел…
Ювелира французы обобрали до нитки, а вот инструмент не тронули – зачем он им? Я дал ему пару золотых наполеондоров[83] из трофеев и получил взамен кольца. Остатки золота пошли в уплату за работу. Нашлись необходимые жениху дру́жки и свидетели – дворяне из соседних имений. Принадлежащие им деревни французы разорили, а Хренина, узнав о том, ссудила несчастных деньгами, хлебом и скотом. Соседи не знали, как ее благодарить, поэтому с удовольствием согласились. К тому же побывать на свадьбе героя войны, офицера Свиты императора… По моей просьбе за свадебный стол усадили Егора и Пахома. Если в отношении первого вопросов не возникло – заслуги отставного унтер-офицера были хорошо известны в округе, то на денщика местные дворянчики поначалу косились. Но я рассказал им о приеме у царя – про то, как тот лично награждал Пахома, и косые взгляды сменились на уважительные. Не каждому дворянину удается даже увидеть императора, а тут пусть и простой солдат, но получил из рук его величества крест и деньги. Пахом, уловив это настроение, после чарки рассказал, как они с гвардии майором геройски прорвались к кортежу Бонапарта и вывезли
