Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов
На последнем привале Каховский подозвал к себе офицеров. Возможно, это называлось Совещанием. Но совещаться или, паче чаяния, слушать чьи бы то ни было советы полковник не собирался. Он просто развернул прямо на земле скверную карту и объяснил, кому куда становиться и что делать.
…Первая деревня, которую следовало «замирять» (как сказал Каховский), выглядела вполне прилично и благополучно. Будь в ней церковь, так и за село бы сошла. Несколько десятков домов, выстроившихся в три улицы. Пятистенки, крытые не соломой, а дранкой. Народ, стало быть, зажиточный.
Селение было окружено по всем правилам военного искусства. Затем, оставляя за собой редкую цепочку оцепления (что бы кто-нибудь не сбежал), отряд стал сжимать кольцо и наконец вошёл в деревню.
Было ещё утро. По весеннему времени скотину никто не выгонял и на работу не спешил. Кое-где к небу уже тянулся дымок. Но большинство обитателей ещё спали. Жителей застигли «тёпленькими». Солдаты открывали (или выламывали!) двери, не утруждая себя объяснениями. Полусонных мужиков вытаскивали на улицу, разрешая лишь сунуть ноги в валенки и взять какую-нибудь верхнюю одежду. От удивления или испуга никто не хватался ни за топор, ни за кол. Баб не трогали, но они, равно как и ребятишки, увязались следом. Мужики шли молча, но женщины верещали и матерились.
Мужчин привели на середину деревни, где улицы образовывали перекрёсток. Судя по тому, что неподалёку виднелся недеревенского вида двухэтажный кирпичный дом с обугленными стенами и без крыши, там и жил недавно управляющий этих мест. Крестьян сбили в плотную кучу. Солдаты охватили их двумя рядами: один — лицом к задержанным, а второй — к женщинам и детям. Обе шеренги держали на согнутых руках ружья с примкнутыми штыками. Каховский, единственный верховой, лениво наблюдал за происходящим. Затем, решив, что народ готов, обратился к пейзанам с речью:
— Слушать сюда, сволочи! Когда я досчитаю до десяти, те, кто убил управляющего, поднимут руки. В этом случае будем судить только убийц. Остальные должны вернуть награбленное. Начинаю считать. Раз, два, три…
Не успел Каховский озвучить следующую цифру, как все мужики дружно подняли руки.
— И как сие понимать? — снисходительно спросил полковник. — Что все — убийцы? Или у вас круговая порука?
— А понимай, барин, как хошь, — хрипло отозвался из толпы один из мужиков. — Все убивали, вся деревня. Судить — так всех суди.
— Тебя как звать? — спросил Пётр Григорьевич.
— Степаном, — угрюмо отозвался крестьянин.
— А скажи-ка мне, Степан, за что вы его убили?
— Известно, за что. Этот сукин кот землю отдавать не хотел. А земля теперь наша. Царя-то убили, заместо его — правители временные. Вот они и сказали: берите, мол, землю, пока новый царь не пришёл. У нас и бумага есть, — твёрдо отвечал мужик.
— Плохо ты бумагу читал, — повеселел Каховский. — Там же написано: пока не будет создано Народное вече, всё будет оставаться так, как было раньше. И, значит, землю вы делить были не вправе.
— Земля чья была? — принялся горячиться Степан. — Государева, то есть царская. И мы были царские. Царя теперь нет. Значит, земля теперь наша.
— Земля была не царская, а государственная, — попытался объяснить Каховский. — Царя теперь нет. Но государство-то осталось! Землю вы трогать не имели права.
— Почему не могли? — набычился крестьянин. — Царя нет. Значит, царства-государства тоже нет. А мы — вот они. А управляющий, паскуда, делить не хотел.
Пётр Григорьевич почувствовал, что начинает звереть. Эти мужики не понимали разницы между царством и государством.
— Значит, говоришь, царства-государства нет? Подати теперь платить, получается, тоже не надо? — внешне спокойно спросил он.
— А кому платить-то? — удивился Степан. — Царства-то нет. Земля — наша.
— А как же армия, флот?
— А на хрен они нужны?
Каховский глубоко вздохнул, пытаясь удержать себя в руках. Сделал ещё одну попытку достучаться до государственного мышления, глубоко (очень!) дремлющего в крестьянах:
— Хорошо, налоги вы не платите. Землю поделили. А если турок или швед нападёт? Как тогда быть, без армии-то?
— А на хрен им нападать? Царя-то нет! А раз нет, так им и собачиться не с кем… Стало быть, нападать не на кого.
Остальной народ постепенно оправился от первого испуга. Мужики стали глядеть наглее. Из толпы стали доноситься крики: «А хрен ли нас здесь держат?!» и «Отстаньте, к е… матери, от нас».
— Пороть всех! — глухо распорядился командир отряда.
Верная Каховскому десятка споро принялась за работу.
Под их руководством незанятые солдаты стащили на площадь все козлы для пилки дров и расставили их в несколько рядов. Потом ряды соединили брёвнами.
Самочинные профосы заходили сквозь оцепление, вытаскивая оттуда мужиков. Подводили к козлам и ставили так, чтобы задница торчала вверх. Ну, а чтобы мужички не брыкались, их крепко связывали за ноги и за руки, пропустив верёвки под брёвнами. Крестьяне, не понимая серьёзности момента, посмеивались, переговаривались с соседями. Вообще чувствовалось, что народ непоротый! И кто будет пороть государственных? Парывали однажды пастуха за потраву или там парня, что не хотел жениться на обрюхаченной девке…
— Ваше Высокопревосходительство, — обратился к Каховскому один из самодеятельных палачей. — По голой али по одетой жопе бить-то будем? И пороть-то чем? Розог нарубить али палок?
— Пороть — по голой. Бить — шомполами, — кратко и весомо распорядился Каховский. Подумал и добавил: — Всыпать каждому по двадцать шомполов!
Профосы прошлись вдоль рядов, задирая на головы мужиков полы их одежды и спуская штаны. Скоро «площадь» украсилась «забавнейшим» зрелищем —
