Вячеслав Коротин - Попаданец со шпагой-1
Блин! Ведь сколько зерна или картошки можно с такой площади ежегодно брать!
А на агрохимию у меня времени сейчас "хрен да ни хрена". Да и какой я к едреням агрохимик – только в общих чертах. Ох, сколько ещё работы!
Но на данный момент актуально не это: на холмике стояло такое…
Натурально "катюша". С поправкой на девятнадцатый век, конечно: на колёсном лафете четыре трубы связанные в "пачку". То есть всё достаточно понятно на перспективу. Если это сработает… Однако загадывать не будем.
— И как вам, Вадим Фёдорович? — подъехал ко мне на своём коне Засядько.
— Впечатляет, но надо бы посмотреть в действии.
— Так за тем и приехали.
Подполковник соскочил с седла и отправился отдавать указания своим артиллеристам.
Я тоже спешился и передал Афину под опеку подбежавшего солдата. К установке не подходил – не приглашали ведь пока.
Александр Дмитриевич суетился у станка, готовя его к испытаниям ещё минут двадцать, и всё это время мне пришлось топтаться в одиночестве: и не уйдёшь, и помогать не сунешься. Дико курить захотелось во время этого ожидания.
Но деваться некуда – стоял и ждал начала демонстрации.
Как говорится, будем посмотреть.
Любое ожидание когда-нибудь заканчивается и наступил момент пуска.
Засядько не удосужился поостеречься и остался возле установки, когда подожгли запальные шнуры. Все четыре ракеты вышли из направляющих на протяжении приблизительно пяти секунд. С фыркающе-шипящим звуком, оставляя хвосты белого дыма они пролетели где-то с полверсты и грохнули взрывами.
Разбросало снаряды приблизительно по площади в гектар, так что для залпового огня точность вполне удовлетворительная: если так шарахнуть по плотным колоннам наступающих пехоты и особенно кавалерии, то выкосит немало, нужно только придумать хорошие осколочные боеголовки.
Поскольку демонстрация уже состоялась, я позволил себе направиться к своему начальнику.
— Ну, что скажете, Вадим Фёдорович? — весело обратился ко мне Засядько.
— Впечатляет. А что за заряды в ракетах?
— Пока просто порох, но впоследствии что-нибудь придумаем.
— Наверное, стоит попробовать снарядить картечью, правда тогда нарушится балансировка…
— Ничего, этот вопрос решаем. Продолжим?
— А что, ещё планируете стрелять?
— Ещё два залпа, попробуем дистанции побольше.
На этот раз я остался возле установки. При первой пробе направляющие были практически параллельны земле, а теперь угол увеличили, и вторая серия легла уже на расстоянии версты, а третья, при еще большем возвышении – около двух. Наверное, можно было бы стрельнуть и подальше, но полигон для этого у нас оказался явно неудачным – пустырь не безразмерный, а стрелять по лесу не стоило.
Засядько был всерьёз раздосадован. Понятно, он и дальностью похвастаться хотел. Да и не только мне, в рапорте этот показатель тоже указывать нужно.
Хотя… Чего расстраиваться-то? Если добросил взрывчатку почти до самых деревьев, и видно, что можно и дальше, значит, испытания прошли успешно. Более чем.
Пришлось задуматься на предмет моей идеи с шестнадцатью направляющими – сыровата. Это со стороны пуск ракет выглядел эффектно и красиво, а возле самой стартовой площадки даже четыре снаряда выпущенные за короткий промежуток времени давали столько дыма, что очень хотелось покинуть это место с максимальной скоростью – дышать было и неприятно, и затруднительно. Что же будет твориться, если одновременно выстрелить хотя бы из девяти труб, не говоря уже о шестнадцати.
Что же мне всё бросать, чтобы переделать для ракет мой бездымный порох? В итоге одно точно не закончу, а второе, может быть и не успею.
Кстати, при увеличении дистанции возрастало и рассеивание. То есть издалека имело смысл бить только по крупным силам противника или по осаждаемым городам. Точность ракет пока с пушками не сравнить: слишком много факторов влияют на полёт реактивного снаряда данного времени, это вам не банальное ядро, которое "пнули под зад", а дальше оно уже направляется по строго расчётной траектории. Слегка колеблющиеся массы ядра и заряда или скорость ветра – "сопли", практически не влияющие на результат.
То есть с одной стороны, стрелять нужно залпами, а с другой – не выжить личному составу батареи при залповом огне – перетравятся газами к едреней фене.
И с осколочным действием нужно что-то делать. Картечь тяжеловата будет. Наверное, насечённые железные полоски стоит вокруг боевого заряда намотать.
Надо будет всё это с подполковником обсудить.
По дороге обратно этим и занимались. И не ограничились: приехав на "базу" мы тут же засели за чертежи Александра Дмириевича часа на три. Просидели бы и больше. Но под вечер в кабинет начальника "шарашки" заявился один из караульных:
— Так что прощения просим: у ворот какой-то мужик к господину штабс-капитану…
Тихон! Неужели добрался?!
— Александр Дмитриевич! — вскочил я со стула. — Вероятно это мой слуга. Разрешите?
— Ну конечно, Вадим Фёдорович, ступайте. Только… Да на вас лица нет! Вы из-за слуги так разволновались?
Я выскочил из кабинета подполковника, не успев ответить.
Все-таки, даже очень хорошие люди – дети своего века. Засядько совершенно искренне был удивлён, что меня так взволновало прибытие "какого-то мужика". И ведь не объяснишь же…
Тихон здорово похудел и выглядел не очень бодро, если что – не поленюсь к мельнику заехать и переставить на уши всю его семейку…
— Здравствуй, Тихон! Как добрался? — как мне хотелось обнять этого славного человека, но не поймут ни находящиеся рядом солдаты, ни он сам.
— Здравия желаем вашему благородию! Добрался вот потихоньку, — было видно, что он слегка не в своей тарелке.
Ну да ладно – позже разберёмся. Я приказал пропустить прибывшего и провёл в свою "келью".
Хорошо, что после стрельб Засядько распорядился вне срока баню протопить – Тихону она явно сейчас кстати будет.
— Как рана? Всё в порядке?
— Благодарствуйте, Вадим Фёдорович, всё зажило, рука почти свободно работает.
— А почему исхудал-то так? Неужто денег, что я оставил, не хватило? Или эти Петряковы…
— Нет, ваше благородие, у мельника меня хорошо кормили. Слова худого про эту семью не скажу. И ни копейки, сверх того, что вы оставили хозяину, не взяли.
— Так в чём же дело? У тебя же достаточно денег было.
— Обшептали меня, ваше благородие. На первом же постоялом дворе. Хорошо хоть бумагу, что вы оставили, не увели. Вот пять дён и добирался почти не снедавши.
Ни черта себе! Пять дней не есть!
Я быстро метнулся на кухню и распорядился насчёт ужина. Лёгкого ужина. Помню, что после длительной голодовки наедаться не стоит.
После того, как мужик умял половину отведённой пайки, отобрал то, что осталось и отправил слугу в баньку – пусть пропарится-прогреется. А доест попозже.
Сам тем временем решил вопрос с его проживанием.
Три дня ушло на акклиматизацию моего "Планше", а потом жизнь наладилась. Моя. Тихон, придя в обычное состояние, избавил меня от всех проблем с бытом: больше не приходилось беспокоиться о чистоте одежды, питании и порядке в своей комнате.
То есть я и до этого и питался нормально, как все офицеры, и бардака в своём жилище не разводил, но для этого приходилось напрягаться, а теперь жизнь пошла как в отеле: всё делалось само собой.
Вот ёлки! Как же агрессивно фехтует! И ведь умело. Дико трудно пробиться сквозь его "парады", а самому в защите работать приходится очень аккуратно.
На короткой "дорожке" Засядько бы меня уделал – только работа на дистанции позволяла нейтрализовать атаки этого артиллериста-фехтовальщика. Не ожидал, честное слово. Такого соперника в этом веке у меня не было. Ни Кнуров, ни мэтр Жоффре, ни Егорка таких проблем не доставляли, а ведь они не из последних…
Он, впрочем, тоже был удивлён, нарвавшись в дебюте наших поединков на мои связки из двух-трёх защит и подготовленные флешь-атаки.
Если взять среднее по нашим поединкам, то счёт будет где-то "пять-два" в мою пользу, но напрягаться приходилось изрядно – ни полсекунды расслабухи – наказывал мгновенно.
Когда Александр Дмитриевич снял маску после первого нашего поединка, на его лице читался весьма сложный коктейль чувств: удивление и восхищение, слегка приправленные лёгким раздражением.
— Удивили, Вадим Фёдорович, — произнёс соперник, пожимая мне руку, — совершенно необычная у вас техника.
— Тоже удивлён, — не остался в долгу я, — вы самый сложный соперник из всех, с кем мне приходилось скрещивать клинки.
— Здесь-то как раз ничего удивительного. Я, простите за нескромность, один из самых титулованных фехтовальщиков в армии. Но о вас-то я в этом плане никогда не слышал. Тем не менее, разделали вы меня под орех.
