Японская война. 1904 (СИ) - Антон Дмитриевич Емельянов

— Там спасли, потому что выбора не было, — Панчик снова сплюнул. — Но сейчас-то выбор есть, а полковник вместо того, чтобы с остальными ровно стоять, все пытается выделиться. И гоняет нас не просто так, а чтобы за нашу кровь для себя награды и чины получить.

— Думаешь, где больше солдат гибнет — в трусливых тыловых полках или в геройских, идущих на врага в первую очередь? — незнакомый чернявый парень, следующий за Панчиком словно шакал, быстро закивал.

— Может быть, в одном сражении трусов и меньше погибнет. А за всю войну? — рыжий Кунаев упрямо нахмурился. — Вот когда по тебе пушки бьют, как можно выжить? Только вперед прорвавшись. Так и тут! Трусов зажмут да расстреляют издалека. А тех, кто побегут, еще и вырежут словно баранов.

— Это если герои не прикроют нам спину, умерев первыми, — хохотнул Панчик.

Солдаты ушли дальше, а я задумался. Если послушать Панчика и его прихлебателей — ведь сволочи же, которым спину нельзя доверить. Вот только в атаку на японцев они все равно пошли и сражались, когда было нужно и сколько нужно. И тот же рыжий, который кажется на их фоне белой вороной, это запомнил. Ему предлагали уйти обратно в старую роту, но нет, держится за тех, с кем кровь проливал. И те опять же это чувствуют: смеются, ржут, но прикрывают своего.

Свой — такое странное слово, за которым так много стоит. Вот раньше всегда думал, что свой — это тот, кто думает с тобой одинаково. Ведь как бывает: с кем-то родился рядом, с кем-то рос, с кем-то служил — а потом поговорили по душам, и понимаешь, что вы разные. Чужие… А эти ходят, ругаются, спорят и все равно держатся друг за друга. Почему они все равно свои?

Ответов на все эти вопросы у меня не было, но одно я решил точно. Быстро сполоснул лицо, смолотил принесенную денщиком тарелку каши и кусок свежей булки, накинул мундир и выскочил на улицу. Мои солдаты идут в тренировочный поход, вот и я с ними схожу. Ближе всех оказался отряд Хорунженкова, так что я догнал капитана и попросил его до возвращения считать меня просто одним из его солдат.

— Тогда… — Александр Александрович на мгновение задумался. — Рядовой Макаров, а где же ваша фляга?

Капитан с довольной улыбкой проследил, чтобы я получил в обозе все, что полагается солдату, сам тоже нагрузился, а потом скомандовал выступление. По городу, разгоняя утреннюю хандру и вчерашних выпивох, мы прошагали с песней. Дальше уже шли, экономя дыхание, и я с какой-то новой стороны взглянул на своих солдат. Многие в возрасте, но все подтянутые, уверенные в себе. Никаких белых рубашек, все уже давно покрашено в желто-зеленую охру, вещевые мешки с жесткой кожаной спинкой — такую подтянешь поясным ремнем, и груз кажется легче. Впрочем, главный показатель маньчжурского старожила — это фляга с чаем из гаоляна, чтобы никаких кишечных инфекций. И обязательно замотать ее в ткань, чтобы тепло держала чуть лучше и не стучала по ляжкам во время ходьбы.

Хорунженков задал хороший темп: и быстрый, и держать его было не так сложно. Учитывая, что народ подобрался опытный, перерывы делали уже не каждый час, а всего один раз, ровно посередине дистанции. Зато никаких полумер, когда падаешь на землю в чем был — Хорунженков вместе с ефрейторами прошелся по отряду и проследил, чтобы каждый скинул вещмешок и сапоги, давая телу полноценный отдых. Получилось удачно, за выделенные полчаса все успели восстановиться, еще и нестроевые чины чай погрели, и каждый смог обновить свои запасы. В общем, в обратный путь выступили даже с большей охотой, чем раньше.

— Ну что, Вячеслав Григорьевич, — когда впереди уже показались окраины Ляояна, Хорунженков немного отстал и пристроился рядом со мной, — обгоним мы теперь дивизию Иноуэ в новой игре?

— В дневном переходе точно обгоните, — согласился я.

— А если несколько дней будут идти маневры? — заподозрил неладное капитан.

— В таком случае нужно буду учитывать вашу скорость с обозом, — я улыбнулся. — А его я сегодня с нами не видел.

— Чай был, — буркнул Хорунженков.

— И это была шикарная идея, солдаты оценили. Я тоже, — после моих слов капитан чуть расслабился. — Вот только десяток нестроевых и одна неполная кухня — это не весь обоз. Помнишь же, как после Ялу мы отходили, и хвост обозных растягивался даже больше, чем боевые части.

— Значит, по-вашему, нестроевых тоже нужно гонять, — задумался Хорунженков. — А ведь это посложнее будет. Солдаты-то хоть понимают, ради чего стараются, а эти… Им бы лишь время отбыть да подальше от пуль и снарядов держаться.

— Странно, — я покачал головой. — А я вот помню, как носильщики под этими самыми пулями и снарядами носили раненых на Ялу. Знаешь, сколько людей выжило из-за того, что они не испугались, а сразу же дотащили кого можно до госпиталя?

— Много, — капитан почесал затылок, а потом улыбнулся. — И ведь точно. Сейчас-то в нестроевых много добровольцев, кого до обычных солдат не допустили, но желание-то дело делать никуда не пропало. Вовремя вы об этом подумали, Вячеслав Григорьевич! А то ведь увидели бы, что на них внимание не обращают, не ждут ничего, и пропала бы искра. Но теперь-то нет, никуда не денутся, сделаем мы из них настоящих вояк.

Хорунженков ничуть не стеснялся идущих рядом солдат, говорил во весь голос, но никого его слова не смущали. Наоборот, народ начал посмеиваться, радуясь, что какой-то Васька теперь не сможет спать до обеда, а Порфирий Петрович поймет, в чем разница между его книжками и реальной жизнью. Офицеры, солдаты, нестроевые — если все будем работать как один, то точно с любыми проблемами справимся!

Я дошел до расположения полка в хорошем настроении, и этим тут же воспользовался подполковник Мелехов, предложив провести вечер в офицерском собрании. По слухам, которыми он со мной доверительно поделился, сегодня в Ляоян прибывала новая миссия Красного креста, и генерал Куропаткин согласился выделить шампанское из собственных запасов, чтобы поддержать настрой своих офицеров.

— Мы — одна из немногих частей, что уже сражались, — Павел Анастасович гордо подкрутил ус. — Надо напомнить о себе.

— Может быть, наконец, пополнение дадут, — задумался я.

— Или пушек дадут, — замечтался Афанасьев.

— Или просто дадут, — фыркнул Шереметев. — Не ждите слишком многого от приема, который проводят не из чувства прекрасного, а из долга. На таких не бывает чудес, и никакая княжна Гагарина, ни даже ее жалкая копия из какого-то