Писатель: Назад в СССР 2 - Рафаэль Дамиров
Расчет оказался верным. Савелий Викторович страшно мне обрадовался, хотя изо всех сил старался выглядеть развязно-светским хозяином, радушным по обязанности.
— Прошу, прошу, Артем, проходите… Как добрались?
— В норме, Савелий Викторович. Не из Австралии ехал, путь не дальний, — самую малость я подколол инженера.
Неизвестно, понял он тонкость или нет, он все же чрезмерно суетился, хотя и пытался быть даже вальяжным:
— Да-да, разумеется… Но ведь вы, если я вас правильно понял, побывали в Средней Азии? Не Австралия, конечно, но и не рукой подать?
— Совершенно справедливо. Был в Туркмении. В Ашхабаде.
— Надо же! Знаете, а ведь у меня там родня обретается. Не очень близкая, но… Уехали туда после землетрясения, знаете?
— Конечно. В сорок восьмом.
— Да. Уехали на восстановление. Обещали хорошо платить. Да, в сущности, так оно и было. По правде, сказать, не очень и общаемся. Хотя открытки по праздникам… А впрочем, Бог с ним! Мы же не за этим?.. Прошу. Поговорим за чашкой чая. Для завтрака поздно, для обеда рано, так изволите ли видеть, пусть будет второй завтрак…
— Ланч.
— Можно и так. В комнате расположимся, на кухне?
Я улыбнулся:
— В русской литературной традиции самые значимые разговоры должны происходить в кабаках и на кухнях. Не будем нарушать традиций.
— Ах, да-да, — развеселился он, — верно замечено… У меня, в принципе, все готово, только надо чайник подогреть.
Признаться, я было подумал, что про «чашку чая» — иносказание, и собрался вежливо ирешительно отказаться от спиртного. В самом деле, не хотелось. Но оказалось, простодушный Савелий Викторович изъяснялся в самом что ни на есть буквальном смысле. Чай — значит, чай.
Сахар, молоко, лимон — по вкусу. Плюшки, печенье домашней выпечки. Варенье малиновое и смородинное. Мед!
Все эти деликатесы сподвигли меня на естественный вопрос:
— Как ваша личная жизнь, Савелий Викторович? Планы не изменились?
Он немного засмущался:
— Нет, все так же… Я ведь вам сообщал, что мы заявление в ЗАГС подали?
— Конечно.
— Так вот, видите ли… Свадьба? Ну, наверное, это громко сказано. Бракосочетание и небольшое домашнее торжество. Но вас, разумеется, приглашаем.
— Спасибо, — искренне сказал я. — Очень за вас рад.
Только я это произнес, как чайник на плите засвистел, сигналя о готовности, и мы принялись за «ланч». И само собой, начался тот разговор, которого так ждал он, да и я тоже. Причем ждал я от соседа реальной помощи! Передо мной был эмбрион моего романа. Его и наш разговор я должен был превратить в живую систему художественного текста. И надо сказать, Савелий оправдал мои надежды. Человек он был неглупый, мою задачу ухватил. А главное, его невероятно согревала мысль стать прототипом, хотя он прекрасно понимал, что персонаж выйдет сборным. И все-таки в нем будут его, Савелия натуральные черты.
И я улавливал в этом то экзистенциальное, что волновало соседа. Это не было просто тщеславие: мол, вот я, герой книги! Смотрите все, читайте, знайте: это я!.. Нет, тут было нечто большее, чего он сам, вероятно, еще не мог охватить разумом. Но чувствовал, безусловно.
— … Понимаете ли, Артем! — втолковывал он, вдохновившись, даже слегка расплескав чай. — Это, знаете… Это как будто увеличит тебя. Когда ты станешь героем книги, увидишь в ней себя и не только себя, ведь так? Ведь этот герой не только я… Это результат вашего воображения! Верно я говорю?
— В целом да, — сдержанно ответил я. — Творческая лаборатория вещь несколько более сложная, но в главном вы правы.
Он застенчиво улыбнулся, поставил чашку.
— Знаете… Вот признаюсь вам, мне уже не терпится увидеть вашу книгу. Начать читать. Разумеется, я понимаю, что процесс не быстрый. Но ничего! Ничего. Зато уж когда книга у меня в руках будет…
И от стал говорить, что будет читать и смотреть в главного героя как в волшебное зеркало, которое показывает больше, чем просто отражение. Это будет некое дополненное и исправленное издание Савелия Викторовича. А в чем-то, возможно, и ухудшенное. Читая про него, он будет познавать сам себя — и состоявшегося, и несостоявшегося. Того, кем он мог стать. И кем, слава Богу, не стал. Иными словами, он увидит в книге картины своих возможных судеб, самых настоящих, самых жизненных, которые вполне могли бы стать реальными, соверши или не соверши он много лет назад тот или иной поступок. Скажем, пошел бы на свидание с женщиной, куда почему-то не пошел. Что-то очень важное отвлекло. Скажем, у мамы вдруг сердечный приступ. «Скорая помощь», все дела. Предупредить не смог. Барышня, естественно, обиделась насмерть. Так эта тропка судьбы затерялась, быльем поросла. Хорошо это или плохо? А вот тут думай, анализируй!.. И это позволит ему самому направить дальнейшую жизнь в нужное русло.
Примерно так говорил Савелий Викторович, горячась, сбиваясь, где-то повторяясь, но я его понимал. И более того, из этого у меня уже рождался, пробивался сюжет…
Проговорили мы часа два. Совершенно недаром. Возвращаясь домой, я даже едва слышно бормотал себе под нос:
— Напротив неба, значит… Напротив неба. Напротив неба…
Естественно, в пустынных местах, чтобы не словить на себе странные взгляды прохожих.
Но это бормотание было, скорее, данью артистизму. Все-таки я хоть немного, да артист?.. Шел и представлял, как это выглядит со стороны. Можно сказать — решил порепетировать этюд. А если серьезно, то сюжет развивался, рос, наливался философской мускулатурой. Бесспорно, я понимал, как многое еще может поменяться! Но в целом я уже представлял, о чем буду писать.
Настя встретила меня радостно, с подъемом:
— Соседушка заходил! — бросила она выразительный взгляд на дверь. Почему-то она нашла остроумным называть режиссера так — ну, а я не возражал. — Осыпал нас комплиментами за вчерашнюю сцену…
По словам Насти выходило так, что и на площадке ему все очень глянулось, а
