За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг
– Что, дурак, случайно, чем ты глядел!! Может, давай тебя так же!? Ворот выглядел жалко, он почти что и не оправдывался, вставлял что-то односложное. Изран рядом с расставленными руками, как будто для удара, широко открывал и закрывал рот на вытянутом к нему лице, с поднятыми бровями. Подошли остальные: Дерево, Краюха, он видел выражение лица Кольмы, почти что безучастное, робость и любопытство. Он часто встречал такой взгляд раньше и сам с таким же стоял лет в девять, когда впервые видел, как Драр помогал деду Кунару забивать скот, – страшно немного было, жалко, самец кричал, пытался вырваться… а что потом? Он пошел к Шаге, они пролазили тогда полдня на песчаной куче, у поворота на ручей, он пришел домой. Мамин хорошенький мальчик, добрый, честный, который никогда никого не обидит. Выпил молока утренней дойки, и уснул, а когда проснулся, его позвали ужинать. У остальных взгляд был ненамного лучше, ну, конечно, не как на полено, и жалко, и Тольнак, но больше формально. Похоже, больше жалели, что теперь из-за общепринятых принципов придется кому-то не доспать, может быть, возиться с ним, может снова голодать, жаль, что получилось все так. Что вы с ума посходили все, что ли. Похоже, что не все равно, тут, было только им троим, не считая самого Тольнака. Изран продолжал орать. Тольнак еще всхлипывал, но уже тише, его подняли, отняли руки от лица, обтерли как могли.
Мысли у Чия путались. Он оглядел место. Упал Тольнак, по-видимому, почти одной головой налетев на корень, на месте, свободном от корня, на грязи отпечатывался человеческий силуэт почти полностью, на колышки приходилось только чуть-чуть. Рядом справа валялась бородва, коры, которой ее связывали, не видно, три стебля лежали отдельно от общей кучи. Еще дальше справа след Израна. Силуэт, оттиснутый на жиже, не являлся правильным слишком, широкий, с отпечатком третьей ноги.
Изран уже не кричал. И Ворот говорил с кем-то уже совсем другим тоном. «А с тобой бы что, не могло? Да это, ты че несешь. Ты не ошибаешься? Ни разу головой об косяк не бился своего дома? Бился. А почему проход, он годами же на одном месте стоит? Мог бы и привыкнуть». Потом через время, о другом уже: «Вот как – я огляделся, обратно поворачиваюсь. А с травой. Я же не знал, что остановится он… Тольнак, друг, ну нет здесь моей вины, я вот так»… Чий обернулся, поглядел, как он показывает: якобы держит вязанку правой рукой, закинув на плечо, поворачиваясь, и, натыкаясь, летит вниз, выставив вперед левую пробитую. И Чий, опустив голову, опять посмотрел на Тольнака. Тот, съежившись, сидел, постанывая и мелко дрожа.
Оказывается, со слов Ворота и Израна было все, так как Чий примерно и представлял, нового они ничего почти не открыли: Изран и Тольнак шли спереди, Ворот – немного отставая с вязанкой камыша, не разговаривали. И тут, Изран в этот момент отвлекся, Тольнак остановился, заметив корневище, но обойти его не успел. Ворот его не заметил и наткнулся, они полетели вниз, Тольнак лицом на колья, а Ворот с вязанкой сверху. А когда он поднялся, все было уже таким же как теперь, и поправить ничего уже нельзя. То, что можно было сделать первоначально, сделали: и вытерли, и подняли, он уже сидел сам, историю эту он не опроверг, даже коротко сказал: «Да, так», – единственный раз за это время, больше он ни на что не отвечал, и сам не просил, да и предлагали по большей части глупости, реально они ничем ему помочь не могли.
Он скоро остался один, на коряге, остальные, хоть и вели себя предупредительно вежливо, явно чувствовали себя неловко в его присутствии, они стояли кучей в шагах семи. Ближе всего к его коряге находился Чий, кусая губу, смотрел на него со стороны. Сейчас примерно полдень, этим утром, они благодаря ему наелись, потом он отстаивал необходимость, идти дальше сегодня, с пеной у рта, потом они успели поговорить незадолго до этого, так недавно, он “горел” тогда, на себя похожий не был, говорил, что всё теперь будет как надо, как и задумывали – правильно и хорошо, всё ведь всегда задумывается правильно и хорошо, плохо и неумно никогда, даже когда на самом деле плохо и неумно, это для тех, кто это понимает и смотрит со стороны, а для творца – правильно и хорошо, а потом действительность накладывает свой оттиск на это, и все получается действительно неплохо или отлично, чуть хуже, намного хуже или даже вот так. В голову постоянно лезла одна и та же мысль – если бы тогда, когда они ели сладкий камыш на «ореховом пятачке», дальше бы они не пошли, ничего бы не произошло. Он понимал, что это бред, реакция, с тем же успехом можно бояться простудиться так сильно, что умрешь, и сидеть из-за этого дома, например. Предчувствие, возникшее из-за сна, и вправду не обмануло, а виноваты они в этом или нет – это уже вопрос другой. Он не мог понять, чему верить – есть в этом их замысел, или все вышло как вышло, само по себе, в пользу последнего говорила правдоподобность, а с другой стороны, сон и догадки его, которые он все равно не расскажет. Что рассказывать? Он поглядел украдкой на Ворота, они со Старшим Рыжим собирали камыш, выглядел он обычно, как всегда. Не могли же они это, тут зверьми быть надо, да и за что, не за что. Это неумно. А с другой стороны сознания шевелилась мысль. «А что ты знаешь о них, может, они и есть звери», мысль абсолютно беспристрастная и жуткая, он не знал, гнать ее от себя или верить. Но это же нелепо. И еще сон, или не сон, вот это ему снилось, или он это подслушал случайно.
«…Тольнака, надо его» – «Нет, бу-бу-бу (это был гул, как они обычно в этом сне. Или говорили тихо, но он не разобрал, или сейчас не помнит)» – «Нет…шея» – «… Шея – нет, бу-бу-бу – Дурак он». И голова Дерева скотья, которая не к месту каждый раз появлялась перед глазами, когда он пытался вспомнить.
Выходит, это все-таки
