Сенешаль Ла-Рошели (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич
Матросы опустили за борт старый парус для тех, кто не умел плавать. Они боязливо бултыхались в этом варианте бассейна. Вода уже была холодновата, но умирать никто не хотел. Всю одежду, связав линями и подвесив груз, опустили в море. Через несколько минут под водой передохнут вши, блохи, клопы и что там еще мои солдаты насобирали во время похода. Замочили и мою одежду, а я переоделся в шелковую рубаху и трусы.
С одной из захваченных каравелл никто не отзывался. На второй все были живы и здоровы. Я приказал обрубить буксир первой и поджечь ее. На тузике к ней подплыли два матроса и закинули на палубу горящие факела. Через несколько минут судно запылало. Ветер прижимал черный дым к синей воде. Может быть, кто-то из экипажа был еще жив, может быть, одолел бы болезнь, но кому суждено погибнуть в огне, тот не умрет от чумы.
Я был уверен, что меня болезнь не тронет. Во-первых, мои предки пережили ее и выработали иммунитет, который должен был перейти ко мне. Во-вторых, каких только прививок мне не делали в первой моей жизни! Иногда по несколько в день. Мне кажется, не осталось ни одной инфекционной болезни, от которой бы меня не привили. И всё-таки у меня появилось нехорошее предчувствие. На всякий случай я написал письмо-завещание и приказал лечь на курс ост, чтобы поджаться к берегу.
К вечеру ветер сменился на западный и усилился до штормового. Глядя, как подрастают волны, бьющие в корму бригантины, как высоко взлетают брызги, я вдруг почувствовал озноб. От нехорошей мысли тело мое мигом покрылось испариной. Как-то сразу я ослабел настолько, что с трудом поворачивал голову, словно налившуюся свинцом.
— Приготовь к спуску тузик, — приказал я Эду Фессару.
В расширившихся от страха глазах шкипера я прочитал свой диагноз. Попытался улыбнуться. Гримаса, видимо, получилась еще та, потому что Эд Фессар сразу отвел глаза. С трудом переставляя ноги, зашел в каюту, быстро, боясь потерять сознание, собрал то, что мне пригодится в следующей эпохе. Опоясался ремнем с кинжалом и саблей, пристегнул к нему серебряную флягу с вином. За пазуху засунул тубус с картой. Из брони взял только шлем и бригандину, а из оружия — еще лук со стрелами и винтовку с боеприпасами. Прихватил и туго набитый, кожаный мешок с золотыми франками, чтобы сразу построить судно и заняться мирной торговлей. Или почти мирной.
Тузик уже подвесили к стреле, чтобы опустить за борт. В него положили бочонок с водой и мешок, в котором, наверное, продукты. Я сам дошел до него, из последних сил переместил тело через борт, тяжело сел на дно.
В глазах было темно, поэтому я закрыл их и отдал последние приказы шкиперу Эду Фессару, который, в чем я был уверен, стоит рядом:
— На столе в каюте письмо. Отдашь его моей жене, — тяжело закашляв и чуть не захлебнувшись слюной, произнес тихо: — Опускайте тузик за борт.
Я чувствовал, как поднимаюсь в воздух. Кто-то придерживал лодку, чтобы она не раскачивалась. Затем был быстрый спуск, шлепок об воду, холодные брызги, которые, как мне показалось, с шипением ударились о мое раскаленное лицо. Вслед за ними на мое тело упали тали. Тузик дважды стукнулся бортом о борт бригантины, а потом свободно заколыхался на волнах. Меня словно бы убаюкивали, но я никак не мог заснуть. Мешал кашель, и рот наполняла солоноватая слюна. Я пытался вытолкнуть ее изо рта пересохшим языком, который она не увлажняла. Так и не смог, потому что потерял сознание.
* * *
