Разведка боем - Василий Павлович Щепетнёв
— Ну, не миллион же, — повторил коллега.
— А представьте экспедицию к Северному Полюсу. В дебри Амазонки. Кругосветку на бригантине.
— Ну, не миллион же, — повторил коллега в третий раз, но сомнение в голосе.
— А на Луну слетать? Тут не миллионы — миллиарды нужны.
— На Луну — это дело государственное!
— Пока да. А в будущем? И вообще, други мои, серьезнее относитесь к главной обязанности студента. К учебе. Конспектировали работу Ленина «О государстве»? О чём в ней говорится? Уж никак не об организации государством турпоходов. Социалистическое государство дает возможность всестороннего развития трудящихся. Даёт возможность. А развиваться должны сами. Впрочем, думайте сами, решайте сами. Только не теряйте времени зря, не завидуйте бесплодно. Завидуйте с пользой.
— Это как?
— Завидуете заработкам шахтёров — идите в шахтёры. Завидуете космонавтам — идите в космонавты. Карпову завидуете — побеждайте Карпова. Хоть и в Лас-Вегасе. Дорога не заказана.
— Ой, мальчики, хватит вам, — сказала Ира, второкурсница. — Отдыхать нужно. Где мы, а где Лас-Вегас.
И мы согласились отдыхать.
Я гитару в руки не беру, песен не пою. После меня ведь ни играть, ни петь уже не станут, так зачем портить людям вечер? Они стараются.
И очередной музыкант, Витя, второкурсник, забацал «Шисгару», начав, как водится, доминантсептаккордом. С квартой вместо терции.
— Ой, ну хватит, Витя, — попросила Ира. — Куда не пойди, везде Шизгара. Другое дело, если бы они к нам приехали. Шокин Блу.
— Ага, в Чернозёмск, — ответил Витя.
— Хоть в Москву. Я бы съездила. Собрала бы денег, и съездила, а потом всю жизнь вспоминала.
И посмотрела на меня. Но обратиться не решилась. Она на второй курс только перешла, а я на четвертый. Пропасть. Ну, ещё я знаменитость, да.
— Не приедут, вряд ли. Группы больше нет.
— Это я знаю, — сказала Ира. — Слышала по радио.
— Но они к нам приезжали. Не вся группа, а Маришка Вереш. В семидесятом.
— Правда?
— Её пригласили сняться в «Новогоднем Огоньке», была такая идея. Она, Маришка, должна была петь «Венеру» на пару с нашим пареньком лет шестнадцати. И слова — куплет на английском, куплет на русском. «Год встречаем с Огоньком, кто о чём, а я о том, что намедни подружилась с симпатичнейшим котом. Котяра! Полосатая котяра!» и так далее. Пародия не пародия, но вроде. Ну, Вереш, она и есть Вереш, а вот насчет паренька… Желающих было немало. Выбрали одного, а другой нажаловался. Не сам, а родитель. Большой человек родитель, секретарь московского райкома партии. Лапину нажаловался, так мол, и так, буржуазная пропаганда и отсутствие патриотизма. К тому же капнул, что Вереш — еврейка. Лапин и запретил, он тогда только начинал работать в Госкомитете. Режиссера уволили, Вереш уехала, вот и вся история.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю, — ответил я.
— А какая она, Вереш?
— Без грима? Девушка как девушка. Симпатичная.
— А волосы?
— Короткие. На сцене она в парике. То есть в париках, у нее разные были.
— И что, правда, еврейка?
— Не знаю. Отец цыган, а мать… ну, может быть. Я не спрашивал.
— А причём тут ты?
— Да и не причём, — я взял у Вити гитару, подстроил и мы спели «Чёрного ворона». Я и девочки. А остальные подтягивали в меру сил.
И так бы мы безмятежно и пели, глядя в небо, куда улетали искры костра на смену падавшим звездам, но тут по берегу протарахтел мотоцикл, и парень из каборановских сказал, что горит дом престарелых в Покровке. Кто может помочь, пусть едет туда. И помчался дальше.
Все вскочили, зашумели, а чего шуметь?
— Поднимаемся в лагерь, — сказала Лиса. — А вы, Ира и Витя, сначала костер залейте, и тоже поднимайтесь.
Подниматься недалеко, шагов двести. Но в горку. В двадцать лет — пустяк эта горка. Бегом-бегом, и мы в сердце лагеря. У машины, «Ведьмы». Нас трое, и ещё троих можем взять — до Покровки двенадцать километров. А с нами хотят все десять. И народ прибавляется.
— Стоп-стоп-стоп. Одеяла несите. Сколько есть, столько и несите, — это сказал я. — И бинты, зеленку, всё, что найдёте.
Принесли. Мы сели, вместилось даже не шестеро, а семеро. Но седьмого Лиса выгнала. В лагере есть ещё одна машина, ушастый «Запорожец», пусть поищут хозяина.
И мы поехали.
В Покровке мы не были ни разу. Но знали, где от шоссе отходит дорога на неё. Там, где указатель, там и отходит.
Мы и свернули — по указателю. Проехали немного и поняли — правильно едем. Зарево подсказало.
Мы остановились в ста метрах от пожара, ближе подъезжать не стали, чтобы не мешать пожарным. Три машины, водяные пушки, дым, гарь, и ещё запах… меня этот запах преследует во снах.
Мы выскочили из «Ведьмы» и побежали к людям. Старики и старушки стояли безучастно в сторонке, глядя на пламя. Даже сюда долетал жар, лицо горело, и руки, и всё тело, но тут же и кидало в дрожь, будто на морозе.
Ничего. Привычные мы.
Увели стариков подальше. Расстелили на земле одеяла и усадили на них. Одеялами же и накрыли — они были в рубахах, белых рубахах. Ну, если не приглядываться, белых.
И все молчали. Смотрели, редко моргая, и молчали, только одна старушка тихо заунывно говорила «война, война, война…»
Семнадцать человек. Им бы чаю тёплого, с сахаром.
Походили вокруг, посмотрели. Нет, больше никого. Других нет.
Подошёл пожарный из старших.
— Вы кто такие?
— Студенты мединститута. Из лагеря.
— А, молодцы. Вы присмотрите за стариками. Должны «скорые» подъехать, — и он вернулся к огню.
Я не
