Игорь Курас - Программист и бабочка (сборник)
Риттер долго молчал, задумчиво глядя на Олега, будто оценивал – врет или нет, проняло или это просто проявления страха, раскаялся или лишь цепляется за жизнь.
– В общем, так! – сказал он, наконец. – Ты будешь писать. Ты напишешь роман, не повесть, не рассказ – роман. Героями его станут мой сын и одна из убитых мной девочек – Белла. Ты этого не знаешь, но я видел, что она дышала, когда в комнату ворвалась полиция. Ты вылечишь ее и отдашь на воспитание родственникам. Хорошим людям. Мой сын пусть родится, пока я буду сидеть в тюрьме, раз уж его отец законченный грешник. Пусть его воспитывает мама, красавица Розалина – глаза Риттера мечтательно закатились. – А зовут моего сына, между прочим, Карло. Мальчик Карлито… Он, конечно же, узнает о том, что сделал его отец, я сам ему расскажу, когда он придет ко мне в тюрьму. И тогда он начнет заботиться о Белле, будет защищать ее, помогать с деньгами, экзаменами, мирить с друзьями, поможет найти себя в профессии и сделать карьеру малютке Белле. Ах, какие же у нее ручки!
Естественно, все это он станет делать анонимно, не показываясь ей на глаза, а если и покажется, то не расскажет о своей миссии. Потому что она тоже будет знать о судьбе своих родителей и сестры, о том, при каких обстоятельствах все случилось. Но, конечно же, со временем она полюбит своего ангела-хранителя, а он ответит ей взаимностью и обо всем расскажет. И если она простит его, простит меня, – только смотри у меня, все должно быть без лажи, правдоподобно – тогда твой грех будет прощен мной, а моя вина будет отчасти искупленной, и я смогу стать Рыцарем, посвященным Господу нашему, и со спокойной душой встану в ряды его рати, пусть и с самого крайнего края.
И роман этот обязан быть опубликованным, чтобы его прочитало как можно больше людей, чтобы их сочувствие стало мне ступеньками на небеса. Чтобы эти ступени были куда крепче и надежней тех, что ты проложил мне в ад.
Понял-нет?
– П-послушай, Риттер, – переварив услышанное, выдал Олег. – Но ведь Белла будет как минимум лет на десять старше твоего сына!
– Так мне что, идти за своим праведным мечом?
– Нет-нет, что ты! – испугался Олег, поняв, что десять лет разницы в возрасте не преграда для любви, заботы и прощения. – А если скажут, мол, неформат, не читают теперь такого?
– Я все-таки иду за мечом, – обреченно вздохнул Риттер.
Автор– Где ты был, милый? О господи, что с твоим лицом? Тебя били?
– Потом Цыпа, все потом.
Олег Химмельман вихрем вбежал в квартиру, чуть не сбив опешившую Цыпу, но, вдруг опомнившись, повернулся к ней, порывисто обнял, поцеловал и прошептал:
– Спасибо, любимая!
– За что, – удивилась напуганная Цыпа.
– За все, милая, за все! Ты прости меня, но я пойду поработаю.
– А как же? Как же празднование выхода твоей новой повести? Я вот салатиков купила, и курочки, и тортик… вкусный.
Олег только огорченно махнул рукой.
– Не могу, Цыпа. Никак не могу. Ты поешь, милая. Скушай тортику, выпей шампанского, а я пойду, ладно?
– А ты? Как же ты?
– Потом, все потом…
– Ну хоть переоденься, помойся, – обреченно выкрикнула Цыпа в спину Олегу. – Покушай, наконец, хоть чуть-чуть!
Олег опять махнул рукой, послал ей воздушный поцелуй и сел за компьютер:
«Карлито рос мальчиком сильным и смелым, но сегодня он трусил. Его мама, донна Розалина, сказала, что они отправятся в тюрьму, навестить отца. Карло видел его редко, и всякий раз страшился новой встречи, сам не знал почему. Зато мама навещала папу часто и всегда возвращалась со свиданий одухотворенная и счастливая, только в глазах ее оживала тихая грусть. Наверное, этой грусти и боялся Карло.
– Карлито, – сказала Розалина, обнимая сына. – Сегодня папа попросил привести тебя к нему, чтобы рассказать что-то очень важное. Он говорит, что ты вырос и должен кое-что узнать. Выслушай папу внимательно, потому что твой отец необычный человек, он Рыцарь без страха и упрека, воин Господа нашего…»
Цыпа, которую вообще-то звали Евдокией, души не чаяла в Олеге. Любила его так, как только и умеют любить женщины. Самоотреченно и всепрощающе. Терпела любые его выходки и лелеяла все достижения. Ведь он же гений! Самый-самый лучший на земле.
Улыбнувшись, любимая женщина молодого и талантливого автора поспешила на кухню готовить своему гению бутерброды, которые он сможет схрумкать без отрыва от производства.
Автор автораСеньоры, благородные господа мои, не соблаговолите ли вы, в награду мне, сказителю убогому, за сказ да развлечение преподнести посудинку с текилой, чтобы я мог осушить ее за ваше, сеньоры, здоровье и за благодать Господню, что моими молитвами непременно наполнит ваши тела и души.
Спасибо, сеньоры, спасибо вам и Деве Марии, нашептавшей мне повесть о маленьком оруженосце и его негладкой судьбе.
Юлия Гофри
Построение
Напрасно твердили историки и этнографы, что концепция конца света была чужда народу Майя. Напрасно намекали, что завершение их календаря определенным днем могло означать всего лишь то, что жрецы поленились считать дальше. Ведь все вокруг знали, что история – наука не точная, можно сказать, и не наука вообще, и мало ли что эти зануды придумывают. Все точно так же знали, что этнографы – это всего лишь кабинетные сморчки, высасывающие из своих ученых пальцев теории о людях, которых в глаза не видели.
Впустую утверждали астрономы, что «редчайшее астрономическое явление» не повлечет за собой никаких природных катаклизмов – откуда им знать-то? Ведь никому из них не довелось наблюдать подобное явление в прошлый раз, двадцать шесть тысяч лет назад! Те же астрономы сами подтвердили, что к двадцать первому декабря две тысячи двенадцатого года звезды действительно выстроятся в одну линию, как и предсказано. Любому мыслящему человеку было кристально ясно, что подобное событие должно знаменовать собой окончание некого периода. А если повезет, то и начало нового.
Спорить всерьез можно было лишь о том, в какие конкретно ужасы выльется грядущая перемена. Самые убежденные спорщики, не желая дожидаться назначенного часа, отправлялись за точным ответом в высший суд и непременно старались прихватить с собой оппонентов. За ними последовали упрямцы, не желающие должным образом готовить душу к встрече Судного Дня – некоторых людей просто невозможно заставить делать то, что им же на пользу. Священники и владельцы похоронных бюро были загружены работой по горло. Те граждане, которым удавалось не ввязаться ни в какой спор и избежать встречи с доброжелательными и настойчивыми спасителями, торопливо запасали соль, спички, консервы, оружие и портативные электрогенераторы. Соответствующие отрасли экономики переживали небывалый подъем.
В тот самый день все в мире замерло в ожидании. Астрономы прильнули к экранам телескопов. (Собственно, они от этих экранов не отрывались все предыдущие месяцы.) Примерно в десять часов вечера по Гринвичу уже уставшие от долгого бесплодного ожидания люди услышали странный звук, раздававшийся словно бы одновременно со всех сторон. Звук понемногу становился громче, одновременно слегка – совсем слегка – меняя тональность. Никаких других событий не произошло – шум, однако, и не думал стихать.
Сложно передать, что творилось в последующие дни в умах и душах людей, не говоря уже – на улицах и площадях городов. Панике не поддались, пожалуй, лишь те же астрономы, да еще жители Нью-Йорка. Первые, сидя в своих лабораториях, не сразу и заметили, что какие-то посторонние звуки отвлекают их от работы, а для вторых непрекращающийся грохот мало что изменил в ежедневной жизни. Через несколько недель, однако, всем стало ясно, что, во-первых, шум вовсе не собирается прекращаться, а во-вторых, что никаких серьезных последствий он не имеет. Представители различных сект, конечно, обиделись и немного пошумели, а кое-кто даже попытался устроить конец света собственными усилиями, но в целом ничего из ряда вон выходящего не произошло. За следующие несколько лет постоянный шум, постоянно и плавно изменяющийся то по громкости, то по тональности, стал частью жизни человечества в той же мере, что и ветер или уровень солнечной радиации. Дети перестали бояться, коровы снова начали доиться, ученые обрадовались новому феномену и принялись просить гранты на его подробное изучение. Иногда звук стихал на часок, но тут же возобновлялся с прежней интенсивностью.
Через десяток лет наступил первый длительный – около недели – перерыв, и после этого периоды тишины начали повторяться в среднем раз в два-три года. А еще полвека спустя то, что посчитали очередным перерывом, оказалось окончательным возвращением к былой тишине.
Поскольку с двенадцатого года уже успело вырасти не одно поколение людей, то далеко не все восприняли отсутствие шумового фона как событие положительное. Психиатрам опять прибавилось работы. Между тем, астрономы, физики и им подобные скучные люди, предпочитающие пошлые математические расчеты возвышенным поискам истины, не прекращали исследований. Как порой случается, серьезное открытие в этой области сделал вовсе не маститый ученый, а молодой студент, решивший однажды от нечего делать прогнать ускоренную запись первых двадцати лет грохота через простенькую и уже устаревшую программу по поиску шифрованных сообщений в радиопереговорах. Молодому человеку, впрочем, так и не удалось опубликовать свои выводы. Все серьезные периодические издания требовали ввиду молодости и неопытности исследователя, чтобы результаты его работы были сначала оценены кем-либо из более авторитетных лиц. Однако более авторитетные лица, хотя и не могли найти никакой ошибки в действиях студента, все же не решались поставить свое имя под статьей, опасаясь из-за этого стать лицами неавторитетными.
