Олег Измеров - Дети Империи
— Константин Иванович… Дело в том, что по ряду причин ранее мне не довелось ознакомиться с этим методом оптимизации, надеюсь в ближайшее время восполнить этот пробел в своих знаниях и тогда смогу дать достаточно полный ответ.
— Пишем в вопросы для рабочей группы…
Сразу после совещания к нему подошел Машковский и отвел в сторону в коридоре.
— Виктор Сергеевич, извините. Вы ведь, наверное, в лагере или осбюро сидели, а я тут с такими вопросами.
— Нет, я, ммм… всегда был в вольнонаемном составе. Вы правильно задали вопрос, по делу, просто как-то с этими работами я случайно разминулся. Не подскажете, с чего начать знакомство с ними?
— Пожалуйста, — Машковский вытащил блокнот, написал на нем три названия, вырвал лист и отдал Виктору. — Вот лучше с этого начать, он понятней всего объясняет. Знаете, у нас тоже вот пришло несколько товарищей, из лагерей, что за вредительство отсидели, вот сразу и подумалось…
Какой-то у него вид совершенно непринужденный, отметил Виктор, и очень легко про ГУЛАГ рассуждает, без всяких недоговорок и намеков. Даже не как в перестройку, а как объяснить-то… Ну, как будто это все абсолютно естественное явление, как для автолюбителя штраф ГИБДД. С такими здесь говорить не опасно? И что по службе должен делать в таких случаях эксперт МГБ? Хотя у него, как у эксперта, профиль весьма специфический.
— Виктор Сергеевич! — отозвал его Осмолов. Виктор поблагодарил Машковского за… (чуть не сказал — ссылки) за названия работ, попрощался с ним и отошел.
— Рабочая группа, значит, собирается в час. Вы как смотрите на то, чтобы пообедать?
— Только позитивно…
Они шли по диагональному коридору в сторону лифтов. Коридор был без окон, с дверями по обоим сторонам, и замкнутость пространства разбавляли только высокие потолки и декоративные колонны по стенам.
— Геннадий Николаевич, тут такое дело… Так получилось, что у нас, где я раньше работал, газеты особо некогда читать было, по трансляции в основном служебные сообщения, а приемник или телевизор из-за помех не послушаешь. Вопрос такой: а насколько сейчас можно свободно про лагеря говорить?
— Какие лагеря? Пионерские, военные, исправительные?
— Исправительные.
— Так про исправительные, или там про репрессии врагов народа, всегда можно было свободно говорить и в газетах писать. А что, на этот счет какое-то новое указание вышло?
— Нет, новых указаний не слышал.
— Насколько помню, всегда все открыто писали. Даже вон дома где-то валяется "Техника-молодежи" старая, вроде последний номер за тридцать шестой, там много статей про заключенных на стройке канала "Москва-Волга", как они там работают, про ударников, даже поэма про них была, фотки… Могу поискать, если интересует.
— Спасибо, не стоит, сейчас некогда.
— Там только приукрашивали много. При бытовые условия, про отношения, лакировка действительности была. Только сейчас эта тема уже неактуальна: социальной базы для массового саботажа, заговоров и вредительства давно нет, соответственно и необходимость в массовых репрессиях, как средстве социальной защиты, отпала. А так насчет каких-то запретов ничего не слышал.
Подошел лифт. Они вошли в кабину и мягко провалились вниз сквозь этажи.
Ну очень интересно, подумал Виктор. В эпоху гласности, оказывается, разоблачать будет особо нечего. Ну да, конечно, привирали, лакировали… это можно поругать, но в принципе-то чего-то особо нового уже не скажут. Нет Запретной Темы. Типа — было когда-то, сколько раз уже об этом говорили… А сейчас социальной базы для массовых репрессий нет, так что обыватель может быть спокоен, как слон.
А интересно, у нас база для массовых репрессий есть? Вот если просто подсчитать всех, кто за девяностые и позже нанес обществу вред? Присвоил государственное, "оптимизировал" налоги, взял откат, развалил предприятие, использовал свое положение для перекроя бюджетных или корпоративных финансов в свой карман? Это же сколько у нас за вредительство сажать надо? И как же они будут трястись, чтобы это не произошло? А ведь трусы, как известно, существа жестокие и безжалостные к тем, кого считают себя слабее. И им как раз из страха ничего не стоит пойти на массовые репрессии, если вдруг расплату почуют.
Это что же получается? Угроза репрессий у нас на самом деле ничуть не меньше чем здесь, вот в этом другом Союзе, со сталинскими высотками и Берией во главе? Здесь запросто могут, но им нафиг не надо, у нас вроде как прав на это нет, но есть целый слой, который, если что, со страху готов пойти на что угодно, да и на то, что прав нет, этот слой никогда не смотрел? Тьфу, какая опять неприятная тема какая пошла… ладно, вот и столовая, посмотрим, что там в белом меню.
…В работе время летит незаметно.
К пяти Виктор забыл обо всем, кроме машин будущего. Конечно, жалко, что под рукой ноута нет, а есть только логарифмическая линейка — но хорошая, двусторонняя, двадцатишкальная, и как много, оказывается, с ней можно сделать! А незнакомый ему конструктор Аноприев из Харькова так блестяще владел карандашом, что "отрендерил" в разных ракурсах носовую часть скоростного электропоезда не хуже Автокада. Виктор не удержался и чуть подправил ее, чтобы было похоже на французский TGV, что установил рекорд скорости в четыреста километров в час.
Солнце заходило, превращая столицу в огромный торт с бледно-коричневатым кремом и карамельными фигурками зданий. Циклопическое здание выпустило их из пасти своих дверей. Щеки охватил пощипывающий кожу ветер: к ночи немного подмораживало. Осмолов просто по-мальчишески сиял: его захватил масштаб свершенных за день дел.
— Ну, что вам в столице показать? — спросил он Виктора.
— Если вас не затруднит — две вещи: Дворец Советов и Мавзолей Сталина. Честно, никогда не видел за всю свою жизнь.
— Не проблема, как говорят в НАУ. Это рядом. Неужели никогда не доводилось видеть?
— Ну… вот так получилось. Многое в Москве видел, а вот усыпальницу такой великой исторической личности…
— Так это не усыпальница. Сталин жив.
24. Оберег.
То, что Виктор услышал от Осмолова, одновременно потрясало и ставило все на свои места.
— Собственно, это явление было обнаружено Левенгуком. Тем самым, который микроскопы изобретал, — пояснял Осмолов, когда они ехали на движущемся тротуаре в тоннеле к станции метро. — Так вот он обнаружил, что некоторых микроскопических червей после высушивания можно оживить. В начале нашего века наш отечественный ученый Порфирий Бахметьев теоретически доказал, что можно найти условия, при которых тело человека можно охладить и потом вернуть к жизни через много лет. Однако простым замораживанием это сделать нельзя, потому что вода в клетках превращается в лед и разрушает их. Поэтому при обморожениях поражаются ткани организма.
Они повернули в переход, ведущий к станции, которая называлась "Охотный ряд"; в реальности Виктора эту станцию должны были в прошлом году переименовать в "имени Кагановича", в этом — обратно в "Охотный ряд", затем ей было суждено долго быть "Проспектом Маркса", после чего в начале 90-х снова стать "Охотным рядом". Для перемещающихся во времени такая чехарда была очень неудобна.
— В двадцатых Лидфорс и Максимов обнаружили, что есть вещества, которые играют роль криопротекторов, то-есть препятствуют образований кристаллов льда и повреждений тканей. Например, для опытов с небольшими фрагментами живых тканей оказался пригодным обыкновенный глицерин, но с полностью живыми организмами млекопитающих долго ничего не выходило. В СССР была создана лаборатория, которая занималась технологией криопротекции, и курировал ее лично Берия. Говорят, что идея заняться поддержкой таких исследований возникла у него в двадцать девятом после комедии Маяковского "Клоп", где Присыпкин замораживается и его оживляют в социалистическом будущем.
— Неужели Берия удалось получить эффективный криопротектор?
— Представьте, да. Только стоимость получения оказалась так велика, а процесс синтеза настолько долгим, что пока для одного человека производство этого вещества должно работать десять лет. А к началу пятидесятых открытия в области молекулярной биологии подтвердили возможность восстановимой консервации обреченных на смерть пациентов, да и технологии позволили создавать криоустановки требуемой мощности…
Так вот почему Берия, подумал Виктор. Вот почему продолжателем был избран человек, который не умел играть на публику, как Хрущев, не расколотил графина в телемосте и не имел видимой харизматичности. В бытность Виктора Берия занимался ракетами и ядерным оружием, то есть тем, чем спасают страну. Но тех, кто спасают страну, могут и не заметить. А вот если сделаешь кому-то чего-то лично… Здесь Берия, помимо всего прочего, получил в руки технологию, которая была нужна лично. Никто из элиты не мог дать Сталину того, что мог дать он — продления жизни. Или, хотя бы, убедить, что он способен это дать. Бомбу он дал? Дал. Почему бы не это тоже?
