В. Бирюк - Обноженный
Золото на «Святой Руси» не в ходу, а вот звон — был…
— Ты, ля… ты где? А, вижу. Подь сюда! Лягай! Сюды лягай! Быстро!
Он что — девушку от кобылы не отличает? Зачем лягаться-то? А, понял: «сюды» означает — «на стол». Ну, совсем оборзел! А что говорит по этому поводу русский фольк?
Я растянул концы платка руками в стороны и, пританцовывая, исполнил пару куплетов:
«Мой костёр в тумане светит Искры гаснут на лету Ночью нас никто не встретит Мы простимся на лугу.
На прощанье шаль с каймою Ты на мне узлом стяни! Как концы её, с тобою Мы любились в эти дни».
«Любились» — как концы шали? Узлом завязывались? Йоги, наверное…
Яша Полонский, прости меня за испорченную рифму, но тут в округе — ни одного моста на сотню вёрст! Прощаться — негде.
После чего мне осталось только завлекательно улыбнуться и томно язычком так… Нет, не надо! Здесь этого ещё не понимают.
Тогда — ещё куплет. С агрессивной тоской и полной оторванностью мозгов в голосе. Типа: а поцелуй меня везде!
«Вспоминай, когда друг-гая, Друг-га милого ль-юбя, Будет песни пе-е-еть, иг-гра-а-ая На коленях у т-теб-бя-я-я».
Ча-ча-ча. И обещающе мотнуть головой в сторону темноты окружающей среды.
Задержка у него… Как у Эйнштейна при пролёте на субсветовой скорости. Передоз пива со спиртом — тоже запускает релятивизм.
Купчик нетвёрдо поднялся на ноги, потоптался и… устремился ко мне на грудь. Пришлось поймать — упал бы.
Гос-споди! Да что ж он такое вонючее ел?! И — пил. И — спал. И — надевал!
Слюнявую морду удалось несколько отжать в сторону, после чего морда сообщила, махнув пальцем куда-то себе за спину:
— Дядька мой. Скотник. С нами пойдёт.
Седатый мужик начал выбираться из-за стола. То он — столб изображает, то — телохранителя. Вот это тело с ассиметричной мордой лица… его ещё и хранить?! А кучу свежего дерьма сторожить не пробовали?!
— Трифоныч! А на кой нам скотник? Нет, скотник нам не нужен. Или ты сам уже никак?
— Хто?! Я?! Да я… вот прям счас, прям тута…
— Но-но. Прям тута — не надо. Пойдём-ка, мил дружок, во зелёненький лужок, на травушку, на муравушку, на мягкую постелюшку…
Я потянул повисшего на мне псевдо-самца хомосапиенса. Он пытался одновременно ущипнуть меня за задницу, найти бюст (у меня?!), задрать подол, залезть под платками в отсутствующее декольте, обнять за талию и поцеловать в «уста сахарные». Я мягенько отбивался от этого… вездесуйного и повсеместно липкого, аргументировано повизгивал и похихикивал, утягивая его в темноту заднего двора.
За моей спиной скотник пытался выдвинуться нам вслед, но Ивашка рывком вытащил свою саблю и положил перед ним.
— Ты такое видел?
— Это? Эт што?! Никак — гурда?! Настоящая? Откуда взял?
— Да была, вишь ты, такая история…
И скотник, чуть прижатый Ноготком за плечико, ухватил подсунутую ему кружку, опускаясь на лавку в предвкушении рассказа.
Купчик сперва шёл довольно спокойно, как телок на верёвочке, но когда мы выбрались через калитку на приречный луг, и свежий ветер несколько отрезвил, он начал бормотать всё громче и приставать всё настырнее.
Наконец, он упёрся, как баран:
— Всё, ля, тут, ля.
Он ткнул пальцем в тень у корней развесистый ивы.
— Ты, ля, давай, ля. Раздевайся.
— А серебро?
— У скотника. Мне, ля, батя, ля, денег в руки не даёт. Грызло корявое. Вся мошна, ля, у дядьки. Ты, б…, давай. Сымай с себя всё на х… Б-б-быстро! Мать…
Да кто ж против? Я, многообещающе улыбаясь, развязал поясок и, взглянув ему за спину, встревожено удивился:
— Ой, а хтой-то это к нам с горочки спустился?
— Где?
Что-то меня сегодня на народные песни потянуло. Но следующую строчку из репертуара неверной жены, выпроваживающей своего любовника: «Видать, законный мой идёт» — озвучивать не пришлось. Примитивнейший приём сработал: купчина замедлено, теряя равновесие, развернулся посмотреть назад. А я накинул ему снятый с пояса шнурок на шею и, перекинув из руки в руку кисти на концах, потянул в разные стороны.
Придурок не сразу понял, начал поворачиваться, его повело в сторону. Я инстинктивно резко развёл концы удавки, пытаясь удержать его «на ровном киле», но он, судорожно взмахивая руками, зацепился, споткнулся, неловко повалился набок. Прямо головой в выступающий корень ивы.
Негромкий короткий сухой треск показался звуком ломающейся веточки. Но попытки пошевелить упавшего… услышать его дыхание… найти его пульс…
«У детей и пьяных — свой бог». Общенародная истина. Сам неоднократно наблюдал.
Маленькая девочка вываливается с балкона с седьмого этажа. И благополучно парашютирует в осеннем пальто, застёгнутом на две пуговицы.
— А зачем же ты пальто одела?
— Мама сказала, что уже холодно и на балкон можно только в пальто.
Знакомый студент, перепутав спьяну окно с дверью, выходит с пятого этажа общаги.
— Доктор! Он будет жить?!
— Будет. Перелом правой пятки.
Но им не надо мешать. Если в ситуацию влезает другой человек — бог отходит в сторону. Тоже есть… примеры из личного опыта.
Купчик падал, а я попытался его удержать. Удавкой! Результат: придурок сломал шею. Я не против… такого приближения к мировой справедливости и благорастворению. Но зачем же в моём присутствии?!
Всё-таки, я здесь порядком оскотинился. «Обсвяторуссился», «оббоярился», озверел и очерствел.
Помню, как тяжело выходил из ступора после утопления отца Геннадия. Никак не мог включиться после внезапной смерти елнинской посадницы. «Сутки в тумане» после бойни на людоловском хуторе…
Но человек — это ж такая сволочь! Я себя имею в виду. С такой мощной адаптивной системой…
«Хоть мочись в глаза — всё божья роса» — мудрость про беспредельность хомосапиенской адаптации?
Веллер, вспоминая свой опыт забойщика скота, говорил:
— Сначала… вот висит туша. Её надо освежевать, выпотрошить, разделать по категориям. Неприятно. А через пару месяцев ловишь себя на мысли, что если бы на этом месте висело тело человека, то, точно также, без каких-либо эмоций…
Мне до Веллера далеко — эмоции ещё возникают. Но пример современного классика внушает оптимизм и надежду.
Получить информацию из этого… «дыровёрта» — не получилось. Ну, извини, Трифоныч — не судьба…
Другой, потенциально информированный наблюдаемый персонаж — скотник. Покойник называл его «дядя». Это что-то значит? Кстати, «скотник» на Руси — синоним казначея. Он и расплатиться должен был.
Уйти без оплаты своего напряжённого артистического танцевально-песенного труда… Бросить труп придурка под деревом с ясно выраженной странгуляционной бороздой… Надо как-то… «следы замести».
Рукав мне покойничек успел-таки рвануть при падении. Теперь делаем надрыв по шву на подоле, приводим в обоснованный беспорядок платки на голове… Ну, как я выгляжу? Похож я на шлюшку из-под буйного клиента? Тогда — работаем.
Застолье к моему возвращению — уполовинилось. Судя по храпу из разных углов — народ не разошёлся, а — расползся. Моя команда, вместе со скотником, продолжала «гулять». Уровень «веселья» в такой фазе «гуляния» сравним с кладбищенским. Когда сторож уже уснул.
— Эй, дядя. Скотник. Трифоныч сказал — ты мне заплатишь.
— Скока?
— Гривну.
— Скока-скока?! Он чего?! Ох…ел?! Всякой б…! Г-где он?
— Там.
Дядя, возмущённый таким уровнем цен на повседневные услуги, рывком выбрался из-за стола, и, пока я «строил глазки» своим «мужам», пытаясь тайно — чтоб никто не услышал — вдохновить их на активную, но отложенную, помощь мне, ухватил меня за руку.
— А ну показывай! Где этот… ошибка пьяной повитухи… отцово серебро как песок… Сбрендил выкидыш!
Я не успел ничего сказать своим людям — от стола начали подниматься головы местных алкоголиков. Да и что командовать? — Рубите гада? — Так ситуация ещё не смертельная, есть ещё варианты и надежды. На «разведу придурка в лёгкую».
Надежда была ошибочной. Кураж от успешного одурачивания одного персонажа — не позволил сразу и адекватно оценить опасность другого.
Ну и лапа! Хватка как у медведя! Здоровенный мужик просто поволок меня, намертво зажав кисть руки. Он топал решительными широченными шагами, так что мне приходилось бежать за ним чуть не вприпрыжку. Стараясь не выходить из выбранного образа «девка гулящая дорогая», я несильно вырывался и интеллигентно возражал. Типа:
— Убери лапы! Чувырло сиволапое! Не смей меня трогать! Зенки выколупаю, морду расцарапаю!
— Цыц, бл…дища! Мявкнешь — зубы выкрошу! Ноги выдерну, дырку на православный восьмиконечный… Ну, где он?
