Вадим Давыдов - Киммерийская крепость
— Глаза… Дашуня… Глаза. Ты тоже видела, да? Я тебе признаюсь, только ты меня не выдавай, хорошо? Я подслушивала, когда он с Борухом и с татэ разговаривал. Ну, не нарочно, случайно так получилось. Борух ему про Ферзя рассказывал, а он отвернулся, и я… я глаза его увидела. Дашуня! — Дина вдруг села на кровати, закуталась в одеяло и передёрнула плечами, как от озноба. — Дашуня… Глаза у него! Серебряные. Страшные такие! Он Ферзя убьёт. И не только Ферзя. Ферзь для него… И… За тебя, за меня, за нас – за всех…
— Да, — спокойно кивнула Даша. — Я видела. Он говорит: людей нельзя обижать, а тени должны знать своё место. Убьёт? А Ферзь – это кто? Тот самый бандит, которому папка накостылял за контрабанду?
— Ты что, ничего не знаешь?!
— Почему – ничего? Только Гур не говорил, что его так зовут – Ферзь. Просто – бандит, и всё.
— Вот видишь, — Дина вздохнула и в ужасе головой покачала. — Он его приговорил уже. Даже имя зачеркнул.
— Зачем ему его убивать? Он его в НКВД сдаст, когда соберёт все доказательства.
— Ничего ты, Дашуня, не знаешь, — опять покачала головой Дина. — Ну, и правильно.
— Почему правильно? А ты знаешь?
— Нет. Я догадываюсь. Не знаю, конечно. Они же не говорят ничего. Мужчины… Ну, что нам с ними делать, скажи?!
— Любить, — Даша посмотрела на Дину и улыбнулась. — Мы должны их любить, Динка. Сильно-пресильно. Так, чтобы им не было больно никогда-никогда. Чтобы их души от нашей любви… Чтобы они светились. Понимаешь? Тогда все мерзавцы и негодяи – они разбегаться просто начнут. Их даже убивать станет незачем. Вот. Понимаешь?!
Они так и заснули под утро, обнявшись. Как сёстры.
Сталиноморск. 15 сентября 1940
«Сменщик» Коновалова, небольшого роста, молодой, ясноглазый лейтенант ГУГБ с правильной фамилией Шугаев – Гурьев не уставал удивляться, насколько точными иногда бывают фамилии – прибыл, вместе с двумя «чистильщиками» Городецкого и водителем, поздно вечером. Гурьев встречал их на улице – в доме весь «гарнизон бронепоезда» просто не помещался:
— Как добрались, товарищ Шугаев? — он бросил мимолётный взгляд на номера сталиноморской серии запылённого новенького «Бьюика».
— Отлично, Яков Кириллович, — кивнул Шугаев. — На дирижабле, с машиной под гондолой. Просто отлично. Техника… С такой техникой горы свернуть можно, Яков Кириллович, — добавил он, не удержавшись, и засмущался своего порыва.
— Наше – значит отличное, — назидательно произнёс Гурьев, не иронизируя ни капли. Ему очень хотелось, чтобы так было на самом деле. И будет, подумал он, будет. Обязательно. Он улыбнулся: – Первый раз таким транспортом?
— Так точно, — Шугаев явно рвался в бой.
— Связью обеспечены?
— Так точно, Яков Кириллович. Товарищ Сагайдачный две «Касатки» выдал, одну – для Вас. Разрешите приступать?
— Приступайте, — Гурьев вручил Шугаеву папку с материалами Кошёлкина. — Коновалова снимайте тихонечко, нам шума не нужно. Вот совершенно.
— Так точно, Яков Кириллович. Вы не беспокойтесь, меня сам товарищ Городецкий инструктировал, я полностью в курсе.
— Ну, добро. Ни пуха, ни пера, как говорится.
— Есть ни пуха, ни пера, Яков Кириллович, — Шугаев козырнул, чётко развернулся и нырнул в машину.
Гурьев кивнул водителю и проводил взглядом отъезжающий автомобиль. Это было что-то вроде пароля: что угодно, только не «к чёрту». По этому «паролю» безошибочно узнавали своих. Ладно, решил он, взглянув на часы. Пора. Пора.
Сталиноморск, ГУ НКВД. 15/16 сентября 1940
После проведённого старым сыщиком расследования по всем правилам, «чистильщикам» и Шугаеву оставалось только тихо и бесшумно рассадить фигурантов по камерам. Гурьев вышел из шифровальной, поднялся в кабинет Коновалова. В здании было полно людей: ночь оказалась богатой на события. Взяли всех, в общем, технично, штатно – хотя без стрельбы и не обошлось. Двое легко раненых бойцов, один сломал ногу, когда лез дуром через забор – вот и все потери. А с «той» стороны… «Чистильшики» поработали на славу – и сейчас здесь же, в кабинете, перекусывали на скорую руку и чистили оружие. Коновалов сидел в углу, повесив голову, — в наручниках, прикованный к стулу и к батарее отопления. Казалось, что он спит. Гурьев шагнул к нему, поднял его лицо вверх, взяв за подбородок. Посмотрел в как будто остановившиеся глаза:
— Откуда такие дураки, как ты, Коновалов, берутся? Учишь вас, учишь: думай! Думай! Нет. Нечем, что ли? Как у вас продвигается, товарищ Шугаев?
— В цвет, Яков Кириллович, — кивнул, неотрывно строча автоматическим пером по бумаге, лейтенант. — Признался уже во всём, гад.
— Не гад – дурак, — поправил Шугаева Гурьев. — Дурак, и уши холодные. И запомните, Шугаев, крепко запомните: настоящих гадов – совсем немного. Настоящий гад – редкая, золотая добыча. В основном наша беда – дураки. Дураки – и дороги. Ясно, товарищ Шугаев?
— Так точно, Яков Кириллович, — Шугаев поднял на Гурьева удивлённый взгляд. — Ясно.
— Отлично. Вот в этом направлении и работайте. Несоответствие занимаемой должности, непрофессионализм, отсутствие оперативного опыта, и так далее. Политику не трогайте, это нам не надо. Не надо. Дурак – это плохо, это ужасно, но дурак и враг, вредитель – звери разные. Вот совершенно. Всё от бедности нашей, от неразвитости, сохатости и сермяжности. Дадите мне потом протокол на подпись, я завизирую. И благодарю за службу – всем участникам операции напишите представления, я передам в Москву по своему каналу.
— Есть! Эх, жаль, главного шпиона живым не взяли… Такое дело бы… Но – всё равно. Уникальный товарищ просто этот ваш Алексей Порфирьевич. Даже неинтересно. После него…
— Других не держим. Будут ещё у вас дела, Анатолий, — усмехнулся Гурьев. — Будут – ещё надоест. Коновалов! Ты слышал, что тебе вместо вышки за шпионаж – пинок под зад с условным сроком светит? А?
— Так точно, — пробухтел Коновалов и посмотрел на Гурьева ещё более ошалелым, чем прежде, взглядом.
— Цени, дурень. Сотрудничай. Пой. А Вы, Анатолий, валите всё на жмура. Тем более, что в данном конкретном случае всё это – правда. — Гурьев представил себе, сколько народу потянет за собой сейчас Коновалов – а всё почему?! Дефицит. Группа «А». Война впереди, чулки и помадки – после! Ему сделалось муторно от этой картинки. — И никаких задержаний лишних, мне тут сейчас только шороху не хватает для полного счастья. Потихонечку, потихонечку, вызываете фигурантов, беседуете – время у вас будет, глядишь, клубочек-то и размотается. Аккуратнее.
— Добрый Вы, Яков Кириллович, — с неудовольствием сказал Шугаев. — Их, гадов, учить надо!
— Учить, а не стрелять. Учить. Вы же сами только что это сказали, Анатолий. Застреленного не научишь, а люди – не кошки, быстро не родятся. А ромбы и шпалы свои успеете получить – на наш век настоящих врагов хватит. И я не добрый – я справедливый. Востряков, Ложкин! Чего хмыкаете?! — Гурьев посмотрел на «чистильщиков». — Не «хмы», а так и есть.
— Так кто ж спорит, Яков Кириллыч, — с готовностью отозвался Востряков. — Это молодёжь куролесит, а мы – службу несём. Правильно, Тимофей?
— Правильно, правильно, — Ложкин залихватски поставил на место обойму пистолета.
— Всё, я дома, если что. Анатолий, позвоните Людмиле, успокойте, скажите, что всё штатно прошло. Волнуется же. Не звонили ведь ещё?
— Никак нет, — Шугаев захлопал на Гурьева пушистыми ресницами. — Сейчас позвоню, Яков Кириллович.
— Нехорошо, Анатолий, — укоризненно поджал губы Гурьев. — Работа – это очень правильно, здорово, мужчина без работы – не мужчина, не человек. Как и без семьи. Всё, занимайтесь.
— Вот, — с придыханием проговорил Шугаев, когда Гурьев вышел из кабинета. — Даже жену знает, как зовут. Вот – человек! — И посмотрел на Коновалова: – Понял, гад, какие люди из-за тебя ночей не спят?! У-у-у… Была б моя воля… Как он этого… С «вальтером» который, — я и ахнуть не успел, — а он… Я-то думаю: чего это он с тросточкой, как пижон?! А это… Р-раз! Р-раз! С оттяжечкой! От плеча – пополам… Да-а-а!
— Он ещё и не так умеет, — поддел Ложкин.
— У-у, — опять с ненавистью посмотрел Шугаев на своего предшественника. И повторил: – Была б моя воля…
Его воля – не твоя, подумал Востряков, протирая ветошью ствол оружия. Не твоя – его. И увидел Бог, что это хорошо.
* * *— Дарья звонила, — пробурчал заспанный Шульгин, когда он вошёл. — Раз сто. Как там всё? В цвет?
— Выучил, — усмехнулся Гурьев.
— С тобой и не то ещё выучишь, — отпарировал Денис.
Раздался низкий звук зуммера «Касатки». Гурьев снял трубку:
— Слушаю, Гурьев.
— Гур! — он услышал, как девушка громко вздохнула, переводя дух. Слышимость в «Касатке» была отличной. — Гур. Слава Богу. Ты… не ранен?!
— Да тьфу на тебя, — рассердился почти натурально Гурьев. — Какие ещё ранения?! Тоже мне, Верден, штурм Перекопа. Ложись-ка ты спать, дивушко. Я завтра заеду. Мне, видишь ли, тоже иногда поспать требуется. Все вопросы задашь мне завтра. Договорились?
