Стивен Кинг - 11/22/63

– Да-да, – ответил я, напоминая себе, что должен где-то поселиться, что не могу жить в «Адольфе» вечно. Напоминая себе, что смогу ужиться с ложкой расизма, от меня не убудет. Напоминая себе, что такой уж менталитет у этого времени и везде я увижу одно и то же. Только я сам себе не верил. – Я подумаю и дам вам знать через день-другой, мистер Джонсон.

– Только не затягивайте, сынок. Эта квартира уйдет быстро. Сегодня у вас благословенный день.

Благословенный день выдался не менее жарким, чем предыдущие, а охота за квартирами вызывала жажду. Расставшись с эрудитом Рэем Маком Джонсоном, я почувствовал, что надо выпить пива. Решил, что для этого подойдет Гринвилл-авеню. Подумал, что неплохо там побывать, раз уж мистер Джонсон так от этого отговаривал.

По двум позициям он оказался прав: улица оказалась интегрированной (более или менее) и опасной. А еще на ней бурлила жизнь. Я припарковался и неспешно зашагал по тротуару, наслаждаясь карнавальной атмосферой. Миновал два десятка баров, несколько кинотеатров, где показывали старые фильмы («ЗАХОДИТЕ, ВНУТРИ ПРОХЛАДНО» – зазывали транспаранты, полощущиеся под козырьками на горячем, пропахшем нефтью техасском ветру), и стрип-бар, у двери которого кричал зазывала: «Девушки, девушки, девушки, лучшее представление во всем чертовом мире! Лучшее представление, какое можно увидеть! Эти дамы бритые, если вы понимаете, о чем я!» Я также прошел три или четыре конторы, где чеки меняли на наличные и выдавали ссуды. Перед одной – она называлась «Честный платеж, где ответственность – наш девиз» – дерзко, у всех на виду стояла грифельная доска с надписью «СЕГОДНЯШНИЕ СТАВКИ» вверху и «ВСЕГО ЛИШЬ ДЛЯ РАЗВЛЕЧЕНИЯ» внизу. Около доски толпились мужчины в соломенных шляпах и подтяжках (выглядеть так могли только заядлые игроки), обсуждая предложенные коэффициенты. Некоторые держали в руках программки скачек, другие – спортивный раздел «Морнинг ньюс».

Всего лишь для развлечения, повторил я про себя. Подумал о моем домике на берегу, горящем в ночи, о языках пламени, взметаемых ветром с Залива к самому небу. И у развлечений имелись недостатки, особенно если речь шла о ставках.

Музыка и запах пива вырывались из открытых дверей. В одном баре музыкальный автомат гремел песней Джерри Ли Льюиса «Мы напрыгаемся вволю». Из другого доносились «Крылья голубя» Ферлина Хаски. Меня удостоили вниманием четыре уличные шлюхи и один лоточник, продававший колпаки для автомобильных колес, опасные бритвы с ручками, поблескивавшими горным хрусталем, и флаги штата Одинокой звезды с надписью «НЕ СВЯЗЫВАЙТЕСЬ С ТЕХАСОМ». Попробуйте перевести это на латынь.

Тревожащее ощущение дежа-вю все усиливалось, чувство, что здесь творится что-то неправильное, что оно творилось здесь и прежде. Абсурд, конечно – я впервые в жизни попал на Гринвилл-авеню, – но во мне говорило скорее сердце, чем рассудок. Я тут же решил, что не хочу никакого пива и не хочу арендовать перестроенный гараж мистера Джонсона, как бы хорошо ни работал там кондиционер.

Я как раз проходил мимо очередного кабака, именуемого «Роза пустыни», в котором «Рок-Ола» радовала посетителей виртуозным Мадди Уотерсом. И когда уже развернулся, чтобы направиться к своему автомобилю, из двери вылетел мужчина. Споткнулся, повалился на тротуар. Из темноты бара донесся хохот.

– И не возвращайся, импотент сраный! – крикнула какая-то женщина.

Снова хохот, еще более громкий.

У вышвырнутого из бара мужчины кровь текла из носа – свернутого набок – и длинной царапины на левой стороне лица, от виска до нижней челюсти. В округлившихся глазах читалось изумление. Рубашка, вылезшая из брюк, доставала почти до колен. Ухватившись рукой за фонарный столб, он поднялся. Едва оказавшись на ногах, огляделся, но, судя по всему, ничего не видел.

Я уже шагнул к нему, однако меня опередила одна из женщин, прежде интересовавшихся, не нужна ли мне компания. Она подошла к мужчине, покачиваясь на каблуках-шпильках. Не женщина, конечно, нет. Девушка лет шестнадцати, не старше, с огромными черными глазами и гладкой кожей кофейного цвета. Она улыбалась, совсем не злобно. А когда мужчина с окровавленным лицом покачнулся, взяла его за руку.

– Осторожно, сладенький, – улыбнулась она ему. – Тебе надо присесть, а не то ты...

Он задрал рубашку. Отделанная перламутром рукоятка пистолета – гораздо меньше револьвера, купленного мной в «Спортивных товарах Мейкена», и выглядевшего игрушечным – выделялась на бледном жирном животе, нависшем над поясом его габардиновых брюк. В расстегнутой ширинке виднелись трусы с красными автомобильчиками. Мужчина вытащил пистолет, вдавил ствол в бок проститутки и нажал спусковой крючок. Послышался глухой хлопок, словно маленькая шутиха взорвалась в консервной банке. Женщина вскрикнула и опустилась на тротуар, прижав руки к животу.

– Ты в меня стрельнул! – В ее голосе звучала скорее ярость, чем боль, хотя кровь уже сочилась сквозь стиснутые пальцы. – Ты в меня стрельнул, козел, зачем ты в меня стрельнул?

Он ее словно и не слышал, только распахнул настежь дверь в «Розу пустыни». Я стоял на том же месте, где застыл, когда мужчина выстрелил в симпатичную юную проститутку, отчасти потому, что окаменел от шока, но в основном потому, что произошло все в считанные секунды. Возможно, Освальду потребовалось меньше времени, чтобы убить президента Соединенных Штатов, но ненамного.

– Ты этого хочешь, Линда? – прокричал мужчина. – Если ты хочешь этого, я дам тебе то, что ты хочешь!

Он поднес пистолет к уху и нажал курок.

Я сложил носовой платок и мягко прижал его к дыре в красном платье юной девушки. Я не знал, насколько серьезна рана, но у проститутки оставалось достаточно сил, чтобы одну за другой произносить звонкие фразы, которым она научилась явно не от матери (с другой стороны, как знать?). А когда один мужчина из собравшейся толпы подошел слишком близко, девица рявкнула:

– Нечего смотреть мне под платье, любопытный ублюдок! За это надо платить!

– Этот несчастный сукин сын мертв как бревно, – заметил человек, стоявший на коленях рядом с мужчиной, которого вышвырнули из «Розы пустыни». Какая-то женщина завизжала.

Приближались сирены: они тоже визжали. Я заметил еще одну женщину, которая подходила ко мне во время моей прогулки по Гринвилл-авеню. Рыжеволосую, в капри. Махнул ей рукой. Она коснулась груди, как бы спрашивая: «Кто, я?» – и я кивнул: «Да, ты».

– Прижимайте носовой платок к ране, – попросил я ее. – Попытайтесь остановить кровь. Мне надо идти.

Она понимающе улыбнулась.

– Не хочешь дожидаться копов?

– Не в этом дело. Я не знаю этих людей. Просто проходил мимо.

Рыжеволосая присела рядом с сыплющей ругательствами девушкой, прижала к ране уже мокрый от крови носовой платок.

– Сладенький, мы тут все такие.

В ту ночь я не смог уснуть. Только начинал засыпать, как видел лоснящееся от пота, самодовольное лицо Рэя Мака Джонсона, сваливающего вину за две тысячи лет рабства, убийств и эксплуатации на подростка, который с интересом разглядывал причиндалы отца. Я просыпался, как от удара, устраивался поудобнее, начинал засыпать... и видел коротышку с расстегнутой ширинкой, сующего в ухо дуло спрятанного под рубашкой пистолета. Ты этого хочешь, Линда? Последний выброс раздражения перед долгим сном. И я просыпался снова. В следующий раз меня будили мужчины, приехавшие на черном седане, которые бросали бензиновую бомбу в окно моего дома в Сансет-Пойнт: таким нехитрым способом Эдуардо Гутиеррес пытался избавиться от янки из Янкиленда. Почему? Потому что не любил проигрывать по-крупному, вот и все. Для него такой повод казался более чем достаточным.

Наконец я сдался и сел у окна рядом с гудящим кондиционером. В Мэне ночная температура уже опускалась достаточно низко, чтобы зеленый цвет листьев начал меняться, но здесь, в Далласе, она составляла семьдесят пять градусов[89] в половине третьего ночи. Плюс влажность.

– Даллас, Дерри, – произнес я, глядя на молчаливо-пустынную Торговую улицу. Кирпичного куба Хранилища учебников я из окна не видел, но здание находилось неподалеку. Дойти не составляло труда.

– Дерри, Даллас.

Каждое название состояло из двух слогов с удвоенной буквой посередине, словно сухая палка, переломленная о колено. Я не мог оставаться здесь. Еще тридцать месяцев в Большом Д свели бы меня с ума. Сколько пройдет времени, прежде чем я начну видеть на стенах граффити на манер «Я СКОРО УБЬЮ СВОЮ МАТЬ»? Или замечу вуду-Иисуса, плывущего по реке Тринити? Форт-Уорт, возможно, подошел бы мне больше, но Форт-Уорт находился слишком близко к Далласу.

Почему я должен обосноваться в одном из этих городов?

Мысль эта пришла ко мне в начале четвертого утра и показалась откровением. Я ездил на прекрасном автомобиле – в который, если по-честному, влюбился, – а в центральном Техасе хватало отличных дорог, и многие из них только недавно построили. В начале двадцать первого столетия здесь наверняка были пробки, однако в шестидесятом году шоссе выглядели на удивление пустынными. Ограничения скорости существовали, но их не навязывали. В Техасе даже дорожные полицейские верили, что надо вдавливать педаль в пол, чтобы двигатель заревел во всю мощь.