Последний бой - Олеся Шеллина
Победа осталась за нами. Враг был полностью разгромлен. Кроме того, союзников так потрепали, что ни о каких безобразиях ни австрийцы, ни ирландцы даже думать не могли: их разместили по казармам, где они могли прийти в себя, и оказали всю возможную помощь.
Ну а Чернышев отправил похоронную команду, она же трофейная на поле боя. Поживиться там было чем, и это снова прошло мимо союзников. А что они хотели? В большой семье еб... эм, ртом не щелкают, махом без обеда остаться можно. Вообще, у меня появилось стойкое ощущение, что я как-то весьма странно влияю на своих приближенных. Но, возможно, мне это только показалось.
Когда француз ирландского происхождения и немецкий герцог пришли в себя, то они параллельно пришли ко мне с предъявами, мол, как так, настоящая братва, тьфу ты, настоящие союзники так не поступают и дают шанс друг другу пограбить побежденного врага. Я только успел развести руками, и заявить, что нечего было так долго добираться до цели, как подошел Фридрих собственной персоной.
Фридрих был хорош, черт бы его подрал. Казалось, он видит любые малейшие изменения на поле боя, малейшие нюансы, тасуя свои полки как колоду карт.
Мы бы проиграли, тут к гадалке не ходи, если бы не несколько обстоятельств: у меня в плену, не в плену, конечно же, в гостях, находились жена и мать Фридриха. И, если на жену ему было плевать, то самолично взорвать мать, месторасположение которой не было ему известно, король Пруссии не хотел. Поэтому его артиллерия била по Берлину вполсилы, не причиняя практически никакого вреда городу. Но он все равно был хорош.
И, когда казалось, что он вот-вот сомнет ирландцев и австрийцев, параллельно удерживая Чернышева, чтобы заняться им чуть позже, пруссакам в тыл ударил Иван Лопухин, все-таки успевший к битве. Одновременно с ним, с флангов зашли стоящие в резерве Наумов и Румянцев, которого поставили во главе полка, просто потому, что некого было больше ставить.
Петька показал себя отлично. Он не сделал ни единой серьезной ошибки, отбросив левый фланг вглубь и заставив его вступить в бой раньше времени.
В итоге Фридрих принял тяжелое для себя решение — отступить. Собрав остатки войска, он начал отступление в сторону Силезии, где у него были оставлены резервы. Плюс ко всему, Фридрих, по-видимому, решил дождаться там союзников из Ганновера, чтобы снова попытаться отбить свою столицу.
Это были вполне логичные шаги. Вот только спокойно помереть ему точно не светит. Карл Александр Лотарингский седел сейчас у меня и пил вино, как говорится, на посошок. Остатки его полков уже выдвинулись вслед за Фридрихом. Потому что, как ни крути, а именно Силезия была в приоритете у Марии Терезии, а Берлин всего лишь отвлекающим маневром. Где-то в середине пути герцог должен будет соединиться с основными частями и встать где-нибудь до весны. И так эта кампания слишком уж затянулась, благо погода благоволила — я так толком и не увидел снега, за все то время, пока мы здесь болтаемся.
Де Лалли же, услышав про господ из Ганновера выразил горячее желание присоединиться к герцогу, на что получил милостивое согласие.
Чтобы хоть как-то оправдать союзнические отношения, я, посоветовавшись с Ласси, отправил полк Лопухина. Иван, конечно, был рад этому, примерно, как свеженамотанному триперу. Но куда деваться, приказ есть приказ.
В Берлине, кстати, мы ограбили только дворцы, причем те, что принадлежали королевской семье и тех генералов, которые сейчас были с Фридрихом. Сильно не борзели, местных не трогали, в общем, вели себя как ангелы. Знать настолько страдала под оккупацией, что даже начала потихоньку приемы давать, куда с удовольствием приглашали наших офицеров.
— Ну что же, ваше высочество, прощайте, надеюсь, что мы еще увидимся, и вы уже начнете пить настоящее вино, а не эту, с вашего позволения, ослиную мочу, — герцог встал, я тоже выполз из кресла, хотя сильно не хотелось. Мы отвесили друг другу поклоны, и он свалил, оставив меня одного.
— А вот теперь можно подумать о том, чтобы домой вернуться, — я подошел к окну и потянулся. День был на редкость ясный. На небе ни облачка. Щебетали птицы, и вообще никакого ощущения, что сейчас уже зима не было и в помине.
По брусчатке простучали копыта, и я увидел, как гонец выпрыгнул из седла и бегом направился ко входу, кинув поводья подошедшему конюху. Ну что еще могло случиться, если он так несется? Я даже раздражение почувствовал от того, что мои планы могут как-то нарушиться.
Некоторое время ничего не происходило, а затем дверь этого кабинета, принадлежащего, как я подозреваю, Фридриху, открылась, и вошел бледный Олсуфьев. Вслед за ним в комнату проскользнули Румянцев, Криббе, Чернышев, Ласси, Наумов, а также вошел Турок. Как только я его увидел, у меня сердце оборвалось и рухнуло куда-то вниз. Он не мог приехать просто так, потому что соскучился.
— Государь, — начал Олсуфьев, а я поднял руку, останавливая его, чтобы переварить то, что он только что сказал. Олсуфьев не мог ошибиться, вот в чем дело. Кто угодно, но только не Адам Васильевич. Я нередко одергивал слишком уж разошедшихся приближенных, когда они, забываясь, называли меня так. Но Олсуфьев ошибиться не мог. Ни за что и никогда.
— Что случилось? — в горле пересохло, и я сглотнул тягучую слюну.
— Ее величество, Елизавета Петровна преставилась, — тихо проговорил секретарь. Я же на него не смотрел. Мой взгляд был направлен на Турка.
— Что случилось, Андрей? — повторил я вопрос, уточняя на этот раз, к кому он относился.
— Во дворце началась вспышка инфлюэнции. Какая-то особенно мерзкая. Елизавета Петровна не смогла ее побороть, — Турок говорил, глядя прямо на меня так, что сложилось впечатление,
