Врач из будущего - Андрей Корнеев
— Леш, что случилось? — спросил Иван, присаживаясь напротив. — На тебе лица нет.
Тот вздрогнул и неуверенно улыбнулся.
— Да так… устал.
— От чего? У тебя же сессия закрыта. — Иван почувствовал неладное. — Слушай, я, может, зря, но заметил… Я вот с Сашкой, с Катей, с Мишей все время в этих своих проектах. А тебя как-то в сторону отодвинул. Не обижайся, просто там… специфика. Рискованно.
Леша посмотрел на него, и в его простых, честных глазах было столько понимания, что Ивану стало стыдно за свои подозрения.
— Да брось, Лёв, — он махнул рукой. — Я все вижу. Вы там гениями прикидываетесь, а я и так знаю, что я не шибко умный. Мне бы диплом получить, в районную больницу устроиться, маме помогать… Я не обижаюсь. Ты же мне не раз помогал, конспекты давал, экзамены сдавать. Я тебе благодарен.
Он замолчал, глядя в пол. Потом тихо, почти шепотом, сказал:
— Меня вызывали, Лёв. — Он посмотрел на свои грубые, исцарапанные руки. — В одно… учреждение. Там пахнет… чернилами и страхом. Сказали, что Родина требует быть бдительным. Что даже друг может оказаться вредителем… и что молчание — это соучастие.
Иван похолодел, но сохранил спокойствие.
— В какое учреждение, Лёш?
— Ну… с Большого проспекта… — Леша беспомощно мотнул головой. — Спросили, какой ты товарищ. Что делаешь. С кем водишься. Сказали, что Родина требует быть бдительным. Что враги народа могут быть везде. И что… что если я буду помогать, то про дядю моего, который в двадцатом году… воевал, забудут. Кто ж откажется-то? Я же не отказывался… я не…
Он смотрел на Ивана с таким страхом и ожиданием осуждения, что у того сжалось сердце. Он положил руку на плечо друга.
— Леша, ты все правильно сделал. Ты ни в чем не виноват. Понимаешь? Ни в чем.
— Но я же… я же на тебя…
— Ты ни на кого не доносишь, — твердо сказал Иван. — Ты помогаешь государству отсеивать ложь. Ты им будешь говорить только правду. Что я патриот. Что я день и ночь работаю на благо советской медицины. Это же правда?
Леша кивнул, в его глазах появилась слабая надежда.
— Правда.
— Вот и хорошо. Спи спокойно. И помни — ты мой друг. И это главное.
Оставшись один, Иван понял, что игра вступила в новую фазу. Система не просто наблюдала. Она начинала прорастать в его жизнь, как та самая плесень.
На следующий день в актовом зале института было не протолкнуться. Все столпились у единственного телевизора «Б-2», на экране которого транслировался XVII съезд ВКП(б) — «Съезд победителей». Речи о вершинной индустриализации, о колхозном строе, о мощи страны. Зал замер, ловя каждое слово. Горящие глаза, взволнованные шепоты.
— Слышишь, Лёх? — Сашка, стоявший рядом, сжимал кулаки от восторга. — Наша мощь! Мы всего добились! Новый мир строим!
Иван смотрел на экран, на улыбающиеся, полные энтузиазма лица делегатов, и внутри у него все сжималось в ледяной ком. Он знал. Он знал, что некоторые из этих людей, этих «победителей», через несколько лет будут расстреляны. Что этот съезд войдет в историю как «съезд расстрелянных». Что ликование, которое он видел вокруг, было лишь прологом к величайшей трагедии.
Катя, стоявшая рядом, тихо тронула его за локоть.
— Что с тобой? — прошептала она. — Ты будто на похоронах.
Он посмотрел на нее, на ее умные, тревожные глаза, в которых отражался свет с экрана.
— Просто… ликование, — тихо сказал он. — Оно всегда пугает. За ним часто следует расплата.
Она не поняла до конца, но сжала его руку в своей, и в этом прикосновении была вся ее поддержка и вера в него. Они еще немного постояли в толпе, но Иван не выдержал этой давящей атмосферы всеобщего, слепого восторга. Он провел Катю через зал к выходу.
— Я не могу этого больше видеть, — признался он, когда они оказались в пустом коридоре. — Знаешь, когда сотни людей кричат «ура» одному человеку, мне всегда хочется спросить: а что этот человек сделает, когда крики стихнут? И что он сделает с теми, кто кричал не так громко?
Катя внимательно посмотрела на него.
— Ты о чем? О Сталине?
— О системе, — уклонился он от прямого ответа. — Она как машина: требует топлива в виде энтузиазма. Но что происходит с топливом, когда оно сгорает? Оно превращается в дым и пепел.
Они дошли до лабораторного корпуса. Здесь было тихо и пустынно — все были у телевизора.
— Ты иногда говоришь странные вещи, Лев, — сказала Катя, останавливаясь у двери лаборатории. — Но в этой странности есть своя правда. Я тоже сегодня чувствовала что-то… неестественное в этом ликовании. Как будто все играют роли в плохой пьесе.
Она на мгновение задержала его руку в своей.
— Будь осторожен. Если ты видишь то, чего не видят другие, — не показывай этого. Не всем это понравится.
Он кивнул, благодарный за ее проницательность и заботу. После ее ухода он еще какое-то время стоял в коридоре, прислушиваясь к доносящимся из актового зала приглушенным аплодисментам. Эхо истории звучало для него оглушительно.
На следующее утро, едва занялся рассвет, Иван был уже в лаборатории Ермольевой. К его удивлению, Зинаида Виссарионовна была уже там — стояла у окна и смотрела на просыпающийся город.
— Не спится, Лев Борисович? — обернулась она, услышав его шаги. — У меня тоже. После вчерашних торжеств как-то тревожно на душе.
— Перегруженность впечатлениями, — дипломатично ответил Иван.
— Возможно, — она подошла к столу, где стояли их чашки Петри. — Знаете, когда я только начинала работать с холерным вибрионом, меня многие считали сумасшедшей. Говорили: «Ермольева, ты с опаснейшей заразой возишься, себя не жалеешь!». А я считала, что если не я, то кто же? — Она провела пальцем по стеклу чашки. — Сейчас я чувствую то же самое. Эта плесень… она может изменить все. И я вижу, что вы это понимаете лучше многих.
Иван помнил из истории. В 1922 году Зинаида Виссарионовна провела на себе эксперимент, чтобы проверить гипотезу о том, что находящиеся в водопроводной воде холероподобные вибрионы могут вызвать холеру. Для этого она выпила воду, в которой были растворены миллионы микробов. Через сутки её состояние сильно ухудшилось, но организм смог побороть болезнь. Она
