За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг
Орехи вчера, видимо, были отборные, один из десяти, наверное, попадал в сверток, а тут они росли в обычном состоянии, они, вероятно, очень легко переспевали, сморщившиеся, сухие, вчера это, оказывается, вкуснятина еще была, некоторые усохли, совсем превратившись в пленку, зеленых, незрелых тут, наверное, еще больше, по виду ясно – абсолютно непригодные в пищу. Орехи висели гроздьями, и от них исходил резкий запах уксуса, и еще, вроде, похожий на запах незатоптая, который они собирали на подстилку животным, не резкий, но очень специфический, он не исчезал даже у высушенного растения, когда его уже клали в подстилку, хлев всегда пах незатоптаем.
То, что было на пятачке, они объели и втоптали в грязь очень быстро, больше, правда, втоптали, ели даже сухой, не все, правда. Дерево попробовал неспелый, скривившись, сразу же выплюнул, больше незрелых пробовать никто не стал. Краюха задумчиво повертел один в пальцах, поднес к носу, посмотрел на него и тоже выкинул.
Тройка тех, кто выходил из деревни, союзников бывших, Ворот, Тольнак и Изран, на пятачке не задержались, поговорив о чем-то коротко, с краю пошли дальше. Он сперва не понял, хотел пойти с ними, на него посмотрели недоуменно, Изран с Воротом. Тольнак махнул ему рукой, и он остался, сконфуженно оглядываясь. А вот только они вернулись, когда орехи уже доедали, неся что-то, все трое, какие-то листья и корни грязные, целую вязанку. «Бордва» – вынырнуло само собой откуда-то из глубин памяти слово. Он тут же это узнал. «Бордва». Надо же, как он мог такое забыть, он уже, наверное, лет пять не упоминал это слово. Это был камыш такой. Тех, кто нес, сразу же обступили, вязанку бросили под ноги, верхние листья все равно не нужны. Камыш рос и у них в Деревне, Чий взял в руки стебель среднего размера, он имел вот такой бутылковидный снизу стволик, над которым и вокруг которого росли листья. Чий оторвал пару штук с краю, постучал в оголенное место костяшкой. «Бо-ро-два-а-а» Надо же, слово вынырнуло само, и тут же обросло еще несколькими, вытянув и их из памяти на поверхность: «В цвет не вылился?» Краюха бросил свой, подошел по-деловому, потряс Чиев. «Да нет, вроде, нижний еще», – ответил он. «Как семилетние», – думал Чий, глядя на удивленные улыбающиеся лица.
Он рос на топи у них, но встречался редко-редко. Это была любимая еда детей, Чий помнил, как и они, лазя по топи, случайно находили такую, тогда они довольные возвращались на берег, садились на землю, выпивали сладенькую мучнистую густую массу, а потом ели саму луковицу, пачкая щеки и носы в крахмале. Тольнак смущенно улыбался. «Там куча их. Я вчера не стал вечером, опасно было». У них в Деревне высокими они не вырастали, до колена – маленький, с ногу – уже большой. А эти, он поглядел на мощные метелки корней, эти были в рост его, некоторые даже выше, и не цвели еще, вроде, значит полные.
Есть пришлось стоя, Чий глядел на грызущую кое-как чищенную бородву троицу. Бывшими союзниками они сегодня что-то не выглядели. Сегодня почему-то казалось, что все у них, как сначала, как будто Изран по-прежнему их друг и повелитель, а заодно еще и Краюхин, они как-то потеплели в последнее время, что ли. «Вот они сидят, друзья. Нелепость же – из-за них ведь и пошли. А сейчас общие интересы сближают», – он задумался, мог бы вот так же Шага. Нет, с Шагой бы такого не случилось. Он слушать умеет, он бы понял, а Краюха слушает себя, как всегда. И его понять можно, у них разлад от этого, значит, надо становится на другую сторону, не со зла, а свое видение отстаивать. А тогда к кому он, не к Кольме же. Только тут подумать надо еще, что лучше. И Шага бы подумал. Ну и что, из-за глупости этой, человеком его не считать теперь, ведь не со зла же, надо будет, грудью встанет, и на себе тут тащить будет. Всю жизнь же вместе.
– Тольнак, там ее сколько? – лоб у Дерева почему-то тоже был в белых крахмальных разводах.
Тот молча развёл руки, показывая. – Я серьезно?
– Ты не съешь.
– Этот съест, – Краюха ухмылялся, – вон щеки нажрал какие.
Вокруг засмеялись. «Этот съест». Дерево неуверенно улыбнулся, еще больше став похожим на череп. На самом деле щеки у него были прыщавыми и ввалившимися. Скуластое и без того лицо, было теперь худющим, и чуть ли, не из одних скул, состоявшим. Чий поглядел еще раз на троицу. Они почему-то совсем несерьезно сейчас выглядели, как-то забавно. Может, из-за еды этой детской. И опасности вроде никакой не было, как будто они с Воротом и не дрались вчера. Ушастого бы сюда.
И ведь кучей в одном месте растет, – сказал Тольнак, – я еще вчера удивился, глазам не поверил, не думал, что ее столько бывает. И первый раз же, пока мы в Болоте, встретилась, ладно бы хоть кустик, вообще ни одного, а тут раз. Сегодня сюда шли, я уже сомневаться стал, может, думал, показалось в темноте.
– Трясины там, говоришь, – сказал Рыжий-старший, – можно пузырь сделать. Рубашки грязью мажешь, одна в одну, и завязать чем. И все, с таким не утонешь.
– Этот утонет.
Опять засмеялись. Тольнак слушал, жуя, и кивал:
Зря мы так наелись на пустой живот. Сейчас идти нормально не сможем. Вон в ушах колотит…
– Куда? – вокруг напряглись.
Тольнак тоже напрягся:
– Ты чего, пожрать сюда пришел.
– Я не знаю, зачем я вообще сюда пришел, что, куда идти еще?
– Мы сюда искать пришли, – Тольнак посмотрел на Израна, который не глядел в сторону спорящих.
– Да что искать?..
– А закончится она у тебя. А?! Что делать будешь через три дня, а обратно пройти не можешь! Делать что, а?! Степь, Степь… – он опять посмотрел на Израна.
– Да че ты рассказываешь, кто-то сначала говорил, что нужен ночлег, – он есть, и еда тоже есть и тогда мы будем искать проход в… Изран…
– Ты бы без меня не спал сегодня, и не жрал сейчас!.. Говорил… – Тольнак уже кричал почти.
Чий собрался подключиться.
– Дальше пойдем, – смущенно сказал Изран, – пройдемся, посмотрим.
