Михаил Белозеров - Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018
— Финская, — сказал Глеб Исаков и выложил бутерброды.
Он по-прежнему избегал взгляда Феликса и старался не общаться с ним. Ясно, что, если бы не Александр Гольдфарбах и Нора Джонсон, с которыми он дружил из корыстных интересов, он, как и прежде, обошёл бы Феликса Родионова десятой дорогой. А здесь деваться некуда.
Феликса же воротило от его голоса и манер. И вообще, мысленно он его уже уволил из «военного отдела». А ведь за ним должок, вспомнил Феликс. Ну да мы ему ещё припомним, и он решил при случае набить ему морду.
— Эти люди себя дискредитировали, — важно объяснил Александр Гольдфарбах.
— Я не в курсе дела, — миролюбиво ответил Феликс.
В общем-то, ему было наплевать на подобные мелочи: буря в стакане воды. Нам бы их проблемы. Его больше заботила Лора Гринёва, которая мучила его, как зубная боль.
— What they do not tell you, it's all a lie,[65] — заверила его Нора Джонсон, и её гневливая морщинка между бровями обозначилась явственней.
«Американцы заражены мессианством. Каждое воскресенье Нора Джонсон ходит в церковь и молится на ночь. Может быть, от этого все их беды — переделать мир под себя?» — подумал Феликс и впервые нашёл объяснение поведению американцев, которое было абсолютно чуждо русскому духу.
— К тому же они любовники! — со смехом сказал Александр Гольдфарбах.
— И это люди, которые учат весь свет быть толерантным! — воскликнула Лора Гринёва и насмешливо блеснула глазами.
— Не надо быть наивным! — нервно отозвался Александр Гольдфарбах. — Честно говоря, господа, меня их отношения мало волнуют. Гораздо интереснее, что будет сейчас и в данный момент.
— Что будет? — наивно переспросил Глеб Исаков. — Война будет, что ещё будет.
— It's just all understand,[66] — многозначительно сказала Нора Джонсон.
— Нас интересует нечто другое, — снова важно сказал Александр Гольдфарбах. — Скрытое движение материи.
— Но кто же об этом в открытую заявит, — засуетился Глеб Исаков, стараясь показать свою журналистскую хватку.
— We're not talking about that,[67] — словно отрезала Нора Джонсон.
Глеб Исаков растерялся и, чтобы скрыть свою промашку, снова налил водки. Они выпили в мрачной тишине, откуда-то снизу долетел пронзительный звук трамвая, да в акации запела цикада, а в остальном Имарат Кавказ затих в предчувствии большой войны.
— Мы говорим о сенсации, которая витает в воздухе, — наконец-то проговорился Александр Гольдфарбах и вопросительно посмотрел на Феликса.
Если он сейчас унизится до того, что попросит раскрыть ему информацию, то он будет самым большим дураком в мире, невольно подумал Феликс, и ему впервые за сутки стало по-настоящему весело, он даже на мгновение забыл о своей неудаче с Гринёвой.
— А что это? — очухавшись после оплеухи, спросил Глеб Исаков.
— Мы не знаем, о чем идёт речь, — признался Александр Гольдфарбах. — Просто наши коллеги проявили нетактичность и пытаются водить нас за нос.
— But sooner or later, it will end,[68] — многозначительно поведала Нора Джонсон.
— Да, кончится, — заверил непонятно кого Александр Гольдфарбах и снова вопросительно посмотрел на Феликса.
— А я при чём? — удивился Феликс, сообразив, что отмалчиваться дальше опасно и подозрительно.
— What did they ask you?[69]
— Они мне показали телеграмму адмиралтейства, в которой названа точная дата начала войны, — не моргнув глазом соврал Феликс.
— So what?[70]
— Хотели, чтобы я напечатал в нашей газете, — снова соврал Феликс, — а гонорар поделил поровну.
И так у него ловко вышло, что ему захотелось рассмеяться им в глаза и посмотреть, какие у них после этого будут рожи — особенно у Глеба Исакова. Вот кто тут же побежит доносить. Порой откровенная ложь доходчивей правды.
— Это не тайна! — очень серьёзно сказал Александр Гольдфарбах.
— Yes, it is no mystery,[71] — согласилась Нора Джонсон.
— Для кого как, — сказал Феликс, намекая на тот общеизвестный факт, что все сенсации имеют предварительную информацию, вектор которой можно нащупать. Но такое дано не каждому. Это высший пилотаж в журналистике, ибо тогда можно достаточно точно прогнозировать и прослыть умным малым. Такому малому живётся, словно сыру в масле.
— Они бы не стали тебя поить, — убеждённо сказал Александр Гольдфарбах. — Я их знаю.
Несомненно, он заподозрил, что Феликс соврал.
— А мы встречались в Европе. Эта был дружеский жест, старые долги. Они мне предложили сделку, я отказался.
— Why?[72] — с безнадежностью в голосе спросила Нора Джонсон.
— Мелко, — будничным голосом пояснил Феликс. — Через пару дней и так всё будет ясно. Тогда и начнётся настоящая работа.
Александр Гольдфарбах хлопнул себя по лбу, словно он прозрел:
— Я понял, на что ты нацелен.
— Да, я буду писать об ужасах и зверствах, чинимых русской армией, — просто и естественно ответил Феликс. — Такова линия нашей газеты «Единогласие», — заверил он их и даже самого себя.
По лицу Александра Гольдфарбаха промелькнуло разочарование. Он понял свою ошибку, забыв, должно быть, что та информация, которой он обладал, совсем не об этом. А ещё он плохо подготовился к этой вроде бы случайной встрече и не узнал, действительно ли Феликс Родионов был знаком с Джоном Кебичем и Виктором Бергамаско. Это был его прокол. Он надеялся обскакать русского на одном дыхании, которого не хватило, обмишурился он, где и как — ещё не понял, и ему нужно было время, чтобы сообразить, что делать дальше. А чтобы сообразить, ему нужно было залезть в компьютер и пошевелить мозгами. В общем, у Феликса появилась фора, и он понял это.
Нора Джонсон с беспокойством посмотрела на Александра Гольдфарбаха. Ясно было, что они не успели обговорить такой вариант развития событий.
От конфуза Александра Гольдфарбаха спас звонок мобильного телефона:
— Да? — с удивлением сказал он в трубку и вопросительно уставился на Феликса. — Ты уверен? — Он словно глядел сквозь Феликса, и надменная улыбка сходила с его лица, как дешёвая краска с забора.
— Абсолютно, — услышал Феликс, потому что связь была отличная, и голос был с характерным кавказским акцентом.
— Ну смотри… — как-то странно произнёс Александр Гольдфарбах и убрал телефон.
Теперь он был бледен, как покойник, даже бледнее Феликса.
Глеб Исаков, который абсолютно ничего не понял, снова подсуетился, и они неохотно выпили водку, которая больше напоминала сидр. Феликс на радостях даже закусил. По тому, как переглянулись Александр Гольдфарбах и Нора Джонсон, он почувствовал, что произошло что-то, имеющее непосредственное отношение именно к нему, Феликсу Родионову. И это «что-то» было не очень хорошее, даже, наверное, очень плохое, быть может, кардинально изменившее ситуацию. В гробовой тишине Исаков снова разлил водку. Выпили, и Норе Джонсон захотелось курить. Они отошли в сторонку.
— There's nothing there,[73] — услышал Феликс, у которого из-за Лоры Гринёвой до предела обострились все чувства.
— Are you sure?[74]
— More precisely does not happen.[75]
— Was he so clever?[76] — Она невольно оглянулась.
— God knows.[77]
— What do we do?[78]
— I'll think of something.[79]
— Think fast, there's no time,[80] — нервно сказала она, и её гневливая морщинка стала похожа на трещину в коже.
— Do not worry, I'll do it,[81] — заверил он её.
— You feel good, — сказала она, — and I would be killed without hesitation.[82]
— Do not worry, dear, not so bad.[83]
— Mind you, with both of us will be asked to complete.[84]
— Carefully, he observes.[85]
Они вернулись к столу со злыми лицами. И вот тогда страх, который сидел где-то в подкорке, снова вылез, и Феликса охватила паника. Вдруг эти двое связаны с секретными службами, а я их дразню. Рано или поздно они докопаются до истины. Хорошо бы, это произошло после начала войны, когда меня здесь не будет. Как он глубоко ошибался.
* * *Он так расстроился, что всю ночь то ли спал, то ли не спал, а под утро, когда всплыл из небытия, страх снова овладел им: что если Гольдфарбаха посетит озарение и он поймёт что к чему? При ухудшении ситуации компашка может упредить развитие событий — недаром у них в наперсниках человек с кавказским акцентом.
Но наступил рассвет, ничего не случилось, и Феликса чуть-чуть отпустило, но ненадолго. Утром он снова кусал пальцы и не знал, что ему делать. Впрочем, думал он, если мне так везёт в жизни, то почему бы ещё раз не смотаться за марочным «наркозом»? И силы были на исходе, и колени дрожали, и сон бежал из глаз, однако надо было что-то делать, а не оставаться в неподвижности. Лора Гринёва! Любовь и отчаяние! Золотое облако из рыжей чёлки и серебристого смеха растаяли, как наваждение. На ней можно было поставить жирный крест: вчера она, вихляя своим восхитительным задом и поводя туда-сюда угловатыми плечами, ушла с Глебом Исаковым. И Феликс с его опытом и с бесконечным везением понял, что ничего не понял в жизни, что запутался, как в трёх соснах, как глупый пингвин в сетях, как мотылёк, прилетевший на огонь. Обожгла ему крылья Гринёва окончательно и бесповоротно. Так обожгла, что при мысли о ней у него начинала болеть голова, а в паху поселялся кирпич. И думать было абсолютно не о чем, потому что всё было передумано, всё истёрто в порошок и посыпано пеплом.
