90-е: Шоу должно продолжаться – 12 - Саша Фишер
Класс. Не знаю даже, как это будет выглядеть на камерах, но чисто атмосферно у нас вышло нечто удивительное. Что-то такое схожее с вечеринками во время сухого закона в США. Точнее, как в фильмах про эти времена. В реальности-то я не знаю, как там все было.
— Я немного смущаюсь, — доверительно сказал Сэнсей. — Я привык, что на мои концерты ходит немного другая публика. И сейчас я с одной стороны очень рад узнать, что моя музыка интересна и старшему поколению тоже. Но и немного переживаю, что как-то неудобно теперь вести себя, как я привык. Вдруг так не принято?
Аплодисменты раздались более уверенно.
Я смотрел на людей из темноты, приглядываясь к лицам и «срисовывая» их реакции. Со смешком подумал, что этому «старшему поколению» всего-то лет по сорок. И если бы дело происходило где-то в двадцать первом веке, то за фразу «старшее поколение» Сэнсея могли бы заклевать фразами про «первые сорок лет детства в жизни мужчины — самые трудные» и «страшно, что теперь взрослые — это мы». Здесь же в девяносто втором народ не моргнул глазом. Типа, ну да, старшее, все правильно сказал.
— Не переживайте, вам не придется все время сидеть, задрав головы, — сказал Сэнсей. — Я скоро спущусь отсюда вниз. Одну песню только спою, потому что она ну очень уж подходит… Давай, Бельфегор, начинаем…
Сэнсей запел, перебирая гитарные струны. Но я смотрел не в его сторону, а на зрителей. Некоторые из них реально знали творчество группы «Папоротник». Их было очень просто определить — они шевелили губами, подпевая. Но таких была едва ли четверть от всех гостей. Или даже меньше. Реакция остальных была… гм… разной. На лицах не было презрения или, там, отвращения. Все-таки, Сэнсей довольно обаятельный исполнитель.
Полноватая осветленная блондинка лет сорока изо всех сил делает великосветское лицо, косит глазами на соседей по столику. Потом настойчиво что-то шепчет на ухо своему спутнику.
Субтильному дядьке в черном костюме и галстуке. Который изо всех сил пытается казаться больше и важнее. И старательно кивает в такт мелодии, сквозь зубы что-то отвечая жене. И тоже косит взглядом. На другого дядьку.
Толстому и вспотевшему, в расстегнутой до пупа рубашке. И вид у него такой расхристанный, будто вечеринка началась позавчера. И вот он как раз шевелит губами, и на его лице — совершенно неподдельная радость.
Он склоняется к соседу по столику. Другому дядьке, одетому менее формально, в джинсы и джемпер. Что-то говорит, размахивая рукой.
Тот кивает, усмехается и оглядывается по сторонам.
Чертовски интересно, как это все происходит!
Народу немного, поэтому несложно выделить «точки притяжения». Тех людей, которые «генерируют» мнение. Они не стесняются и ни на кого не оглядываются. Остальные же, прежде чем натянуть на лицо какую-нибудь эмоциональных масок, сидят неподвижно и старательно изучают реакцию окружающих.
«О, вот тот важный хрен восторженно подпевает, значит нужно срочно кивать головой в такт и всем собой показывать, что мне тоже все нравится!»
К концу песни вирус «я горячий поклонник Семена Вазохина» заполнил весь наш зрительный зал. Среди лидеров мнений не оказалось никого, кто бы презрительно скривился и сказал: «Что за фигню ты нам подсунул, Вася? Ты что, не мог привезти Анжелику Варум?»
— Спасибо… — громким шепотом сказал Сэнсей в микрофон, когда аплодисменты смолки. — Я вдруг понял, что прежде чем спуститься вниз, должен рассказать вам одну историю. Как раз-таки про эту самую песню. Я хотел сначала спеть вот с этой высоты другую песню, новую, которая написана под впечатлением от Новокиневска и некоторых его жителей. Но… Так, я волнуюсь и заговариваюсь. И отвлекаюсь от той истории, которую хотел рассказать.
— Сеня, да ты не дрейфь, — раздался голос того самого расхристанного дядьки, который голосил в припеве едва ли не громче колонок. — Давай коньячку тебе плеснем для смелости!
— А давайте! — засмеялся Сэнсей.
Раздались смешки и редкие хлопки в ладоши. Одна из девчонок-официанток метнулась к решетчатой лестнице и принялась осторожно по ней взбираться, стараясь не застрять высокими каблуками. Сэнсей отложил гитару, спустился ей навстречу. Круг света переместился, поймав его и официантку на середине.
Напряжение, все еще витавшее над публикой, часть из которой всеми силами старалась не ударить в грязь лицом перед другой частью, начало как-то отпускать.
Сэнсей опрокинул стопку, чмокнул девушку в щеку и вернулся на исходную позицию, к микрофону.
— Вот так лучше, — сказал он. — Так вот, история. Для тех из вас, кто на моих концертах впервые, хочу сказать, что они всегда вот так проходят. Я не могу определиться, что именно я люблю больше — петь или травить байки. Так что делаю и то, и другое. И вот сейчас я хочу рассказать одну старую историю. Как раз-таки про вот эту самую песню.
В наступившей тишине раздался пронзительный шепот теледивы в синем.
— Да поверни ты камеру, придурок!
Несколько человек рассмеялись. Кто-то зашикал. И снова стало тихо.
— У меня есть хороший друг, — начал Сэнсей. — Он большой поклонник изящной словесности и классики. И всеми силами меня старался подсадить на это тоже. Обсуждал со мной поэзию и прозу, даже когда я мог только улыбаться и кивать. Или даже кивать не мог. Короче, он меня изо всех сил культурно развивал, а я таскал его с собой на модные тусовки. И было это еще до того, как появилась группа «Папоротник». Мы вообще еще в школе учились. И однажды он прочитал мне стихотворение. Я привычным образом его выслушал, покивал и спрашиваю: «Это Бальмонт?» А он смотрит на меня странно и говорит: «Конечно же, нет! Это мое…» И смущается. А я ему говорю: «Это же восторг! Давай сделаем на него песню! И споем дуэтом на вечере самодеятельности!»
Сэнсей вдруг замолчал. Провел пальцами по струнам гитары.
— Знаете, я вдруг понял, что это какая-то очень грустная история, — сказал он. — Просто я никогда про нее так не думал. Но сейчас… Я изо всех сил пытаюсь как-то повернуть все в шутку, а у меня на выходит. Так что буду распахивать душу, как есть! В общем, мы тогда спели дуэтом, нам очень громко хлопали. Все, кроме его родителей. Которые после концерта подошли
