Филарет – Патриарх Московский (книга вторая) - Михаил Васильевич Шелест
Царь кивнул.
— И я в темнице с ним потом сидел, чтобы «не шастал где не попадя», да выпустили. Митрополит пожалился, сука.
Глава 26
— Потом набежали бояре, когда решили меня великим князем поставить. А ведь Шуйские хотели Владьку Старицкого вместо меня поставить на трон, да Глинские тогда с Бельскими объединились и победили.
— А что же Глинские тебя тогда не спасли?
— Как не спасли. Спасли. Меня же специально из палат царских на улицу выставили. Не помню кто, конечно. Мал ведь был. Чтобы я потерялся в Кремле. Хе-хе… И я бы так и потерялся, если бы на колокольню не залез. Тот звонарь, что оглушил меня, он и спас. Понял, что дурость сморозил, когда в колокол ударил у меня над головой. Вот с колокольни меня и снёс, а там люд вокруг собачки моей убитой… Я собачку убитую увидел и дух из меня вон. Меня в храм занесли. Говорят, что митрополит испугался и положил к себе в келью. Думали, что помер… Потом в палаты отнесли. Я сутки в беспамятстве лежал, а потом возьми и оживи. Очнулся… Глинские вокруг, Шуйские, Бельские… Митрополит… Ладаном воняет. Не терплю с тех пол эту вонь… Я поднимаюсь, сажусь… Они все в стороны. А на меня такой гнев напал, словно вселился кто. Вскочил, я на ноги и давай на них лаяться. По-взрослому так… И по матушке их, и по батюшке, да с коленцами. Словно какой-то взрослый муж вселился в меня тогда. Так потом дядька Глинский Михаил рассказывал, царство ему небесное, но это я и сам очень хорошо помню. Что потом было не помню, а это помню. Рожи их испуганные запомню на всю жизнь.
Царь замолчал. Фёдор подождал продолжения рассказа, не дождался и сказал:
— А я читал, что митрополит Даниил за Глинских был и за твою мать стоял, — проговорил Фёдор. — Не мог он тебя на улицу выставить.
Иван Васильевич пожал плечами.
— Мне так тогда сказали. И Макарий потом говорил, что, это Даниил был. Я, честно говоря, не помню, кто меня из собора выставил, может и не Даниил. Только на него у меня злоба злобная, почему-то, изначально была. Хотя… И правда… Ведь отстранили Даниила потом Шуйские, а год спустя он и умер.
Царь задумался.
— А не Макарий тогда в помощниках у Даниила ходил? — спросил Фёдор. — Может он и выставил тебя? А на Даниила указал. Ведь Макария тогда Шуйские поставили митрополитом, и он их сейчас поддерживает, а не тебя.
— Всё может быть. Глинских тоже потом отстранили, а потом и вовсе побили. Я себя помню уже с лет десяти. Тогда уже Макарий митрополитом был. Пожары и бунт хорошо помню, когда Глинских били. Сильвестр тогда появился. Мне тогда он зело понравился. Складен и речист был.
— Да уж… Речист и теперь, — усмехнулся Фёдор. — Меня пытался заболтать. Как цыганка-гадалка. Бормочет-бормочет-бормочет… Он не колдун случаем? Ему бы кровь заговором останавливать. Такого в узде держать трудно будет, но ежели удержишь, верно послужит. Только Шуйским надо головы открутить. И не под лавку загнать, они и оттуда за пятки кусать будут, а именно «головы открутить». И Старицкой мамаше. Та ещё змея… Володька не опасный, ежели к его двору своих людей поставить. Но и тех менять раз в пять лет надо.
— Другого такого, как Сильвестр, нет. Но ведь он, курва такая, уже почуял, наверное, что монастырских и митрополичьих земель лишившись, он потеряет деньги, а значит и власть. И если раньше нестяжателем себя выставлял, то сейчас, наверняка, противится станет.
— Да не нужно у них всё отбирать, государь. Кому сии земли раздавать-то? Ты же сам Курбскому пенял. И все так. Земли тем раздавать стоит, которые радеют за них.
— Да где они, радетели-то?
— И я о том. Пусть десятину платят. Но начать говорить с Сильвестром надо с передачи лишних земель. Пусть он тебя уговаривает на десятину. Глядишь и, хе-хе, «уговорит».
— Надо ещё как-то Макария уговорить отказаться от митры.
— А с этим жестко за земли спросишь, и он поплывёт. Я говорил ему про земли. Он тут без тебя подкатывался ко мне за фонарями, чтобы я ему скидку сделал.
— И что? — заинтересовался царь.
Его глаза уже высохли и ничто не говорила о его недавних переживаниях.
— Послал я его. К тебе, государь, послал. Говорю: 'Иди ты, старче Макарий, к Ивану Васильевичу к нашему, царю и великому князю. Он, говорю, цену казённым товарам устанавливает, к нему и обращайся за скидкой. Однако, знаю, государь, что светильники наши они у себя в монастырях мастрячат. Проникли наши тайные сыскари в Вознесенский монастырь. Лампы такие, сказывают, там даже в трапезной на стенах висят.
— О, как⁈ Схожу-ка я в монастырь. Неужто они мои клейма подделывают?
— Вряд-ли. Скорее всего, без клейм мастрячут. В указе твоём мы писали про торговлю, а они скажут, что лампами не торгуют. Для себя, дескать, делают.
— Как? Я же помню, как в указе прописано было! «Мастерити и торговати масляными лампами государя Ивана Васильевича без царского клейма и имени его запретить».
— Тут двояко можно подумать, — великий государь. — Если бы там запятая стояла… Ещё Максим Грек советовал ввести запятую… Они так и скажут, что не торговали, а только делали для себя, а потому клейма не ставили. Твоё клеймо ведь для продажи.
— Мало ли, что они скажут! — хмыкнул царь. — Раз двояко, то, как нам надо, так мы и подумаем. Завтра схожу к митрополиту и за жабры его…
По лицу Ивана Васильевича пробежала гримаса в глазах мелькнула злоба. Глаза его прищурились, словно от солнца, губы сжались.
— Точно! — Царь выплюнул слово как пулю. — Это он меня из храма выпер тогда. А на Даниила свалил, сучий потрох!
Он словно увидел перед собой ненавистную цель.
— «Хорошо, что он смотрит не на меня. Я бы обделался», — подумал Фёдор.
— Завтра и скажу ему. Припру его к стенке и спрошу. Нет не спрошу! Скажу ему, что точно знаю, что это он меня тогда вместе с собачкой выгнал.
— Так ты с собакой, что ли в храм пришёл? — удивился Фёдор. — Тогда — конечно…
Царь нахмурился и недовольно глянул на «советника».
— Что
