Злые чудеса - Александр Александрович Бушков
(Вообще-то обратные примеры известны. Самый яркий – Андрей Вознесенский. Хотя его ближайшее окружение, включая собственную супругу, состояло из перестроечной «свободомыслящей» интеллигенции, в 1993 году Андрей Андреич категорически отказался подписать омерзительное по своему холуйству письмо 93-х «деятелей культуры», поздравлявших Ельцина с расстрелом Белого дома. Как ни плясали вокруг, как ни уговаривали, не подписал. Для этого нужно было иметь твердый нравственный стержень, какого не нашлось у бывшего офицера и контрразведчика Натана Аркадьича…)
Ну а теперь – конец преамбулам. Как уже говорилось, я набрал номер Натана Аркадьича, будучи пьян, но умеренно. И вполне вежливо, без единого хамского, а тем более матерного слова, попросил внести ясность: украшал он своей персоной ряды МВД или все же госбезопасности? Жена у меня родом из Канска, бывал я там и про школу военных переводчиков малость наслышан…
Классик пробурчал парочку сердитых фраз и повесил трубку. Перезванивать я не стал – коньяк на столе мог выдохнуться.
Вернувшись домой, я эту историю выкинул из головы по причине ее полной малозначимости. Ровно на неделю. Через неделю позвонил знакомый из Новосибирского Союза писателей, как раз и принимавший нас тогда в гостях, и с нешуточным любопытством поинтересовался:
– Ты кому лубянскому в Москве ухитрился на хвост наступить, хулиган телефонный?
Немая сцена.????? Как сейчас модно говорить – вот с этого места поподробнее!
Что оказалось. Дня через три после нашего отъезда к знакомому заявился персонаж, которого там давненько не видели – официальный куратор Союза писателей от КГБ, прекрасно известный всем и каждому, поскольку нисколечко не конспирировался, разве что ходил в штатском. Мужик, в общем, по отзывам, был невредный: и в самые махровые советские времена клыками не щелкал, на диссидентов не охотился (откуда они во глубине сибирских руд?), вел рутинные разговоры «за жизнь» и, когда ему со всей широтой души наливали стаканчик какого-нибудь национального писательского напитка, не отказывался. Да вдобавок, как сплетничали, поддерживал абсолютно неслужебные отношения с молодой поэтессой, талантливой, красивой и довольно ветреной (у поэтесс такое сочетание встречается сплошь и рядом). Так что отношение к нему было самое благодушное, отродясь не слышно было, чтобы он по своей линии подвел кого-то под неприятности. Стукачей в Союзе наверняка имел, но такова уж се ля ви. Очень многие стучали не за деньги и не блага, не из страха, а бескорыстно, по убеждению (сам с такими сталкивался и относился к ним философски).
Другое дело, что с разгулом перестройки куратор появлялся в Союзе писателей раз в сто лет и часто сводил визиты к распитию тех самых национальных напитков. Однажды один обнаглевший от размаха гласности письменник с хохотком заявил:
– Финогеныч (назовем его так), если так дальше пойдет, тебя на площади повесют как врага перестройки!
Финогеныч лишь вымученно улыбнулся и попросил налить еще…
Вот и теперь он с ходу заверил моего знакомого, что пришел в гости не волею местного начальства, а выполняя «указивку» Москвы. Москва, понимаете ли, приказала собрать все сведения об этом самом звонке Натану Аркадьичу. Вот ему и поручили. Напишет бумажку, которая никаких последствий иметь не будет, вот и все.
Ну, мой знакомый ему и дал полную раскладку – благо я эту историю тогда же не стал скрывать и Натану Аркадьевичу представился по всей форме. Куратор как раз это выражение и употребил: «Ваш парень явно наступил в Москве на хвост кому-то лубянскому». И с видимым облегчением распрощался, не употребив даже национального писательского напитка… (В фантастике он не разбирался совершенно, предпочитал иностранные детективы, и чем славен Натан Аркадьич, толком не знал.)
Я сел и подумал мысль. В то, что это местная инициатива, не верилось совершенно. Да и московскую главную контору «пятерки» такой пустяк по собственной инициативе заинтересовать никак не мог. Надо знать реалии того года. В те буйные времена «пятерка» больше всего напоминала бледнолицых персонажей очередного голливудского вестерна, которые уныло сидят в крохотном бревенчатом форте, а вокруг носится немаленькая ватага краснокожих, во всю глотку обещая снять с осажденных скальпы. Вот примерно так все и выглядело – разве что перестройщики не доводили кровожадность до абсурда и не требовали снять с «пятерочки» скальпы или развесить их на фонарях.
А главное, даже в эпоху тотального всевластия «пятерки» сей телефонный разговор, к бабке не ходи, обошелся бы для меня без всяких последствий. Что, собственно, произошло? Никаких диссидентских выпадов я не допускал, ничего антисоветского или антикоммунистического не говорил, за государственными тайнами не охотился. Всего-навсего на манер Остапа Бендера спросил: «Вы в каком полку служили?»
А потому родилась самая убедительная версия. Раздосадованный моим звонком Натан Аркадьич звякнул доброму знакомому с Лубянки и пожаловался, что его достает по телефону известный «враг перестройки», «черносотенец» и «красно-коричневый» (тогда иначе меня и не называла свита классика, которую правильнее будет называть кодлой). Знакомый вяло трепыхнулся – а что еще он мог сделать в тех непростых исторических условиях, когда КГБ категорически не климатило? Даже если они по старой памяти прослушивали телефоны Союза писателей, о местной инициативе, да и инициативе Лубянки, я уверен, речь не шла. Именно что вялая реакция на сигнал…
А впрочем, я сходил за консультацией к знакомому старичку. Преинтереснейший был старичок. В НКВД пришел служить еще в 1936 году, будучи двадцати одного годочка от роду, за несколько месяцев до ареста Ягоды (к слову, обладателя самой большой в СССР коллекции всевозможной порнографии). И так уж дедушке свезло, что его миновали стороной все бури, пронесшиеся над НКВД – МГБ, ни под бериевские чистки органов не угодил, ни под хрущевские, благополучно ушел в отставку в невеликом чине, но с почетом. Мы никогда об этом не говорили, но какая-то кровь на нем безусловно была. Лучше всего старичка характеризует эпизод из его мемуаров, напечатанных с моей подачи…
История такая. В 37-м он уже имел в подчинении пару-тройку сотрудников помладше. И его подчиненная, совсем еще молодая, но уже с двумя кубиками в петлицах,
