Герман Романов - Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала
— Еще как!
— И позволь спросить тебя, Константин Иванович — что из твоего творчества казаки еще спеть могут у «Модерна»? Кроме этого — чтобы не было грустно, порубаем в капусту всех жидов с коммунистами.
— А что такое? — наивно вопросил его Константин. — Хорошая песня, задорная. Надо побольше таких. Солдату с песней и воевать, и помирать легче, если она из души идет. Или тебе слово «жиды» не нравится и ты решил его на «врагов» заменить?
— Да нет, хорошая песня, нужная. И жиды к месту. Ты бы еще написал что-нибудь такое, наше, казачье.
— Уже подкинул. У Оглоблина в казармах целая группа народной песни, ансамбль песни и пляски. Половина чистые гураны, хоть и казаки. Сюда их всех прислал. Я им полчаса на гармошке песни наяривал, пока министров дожидался, — Константин улыбался — «пришлось авторство присвоить, благо до рождения настоящих авторов еще пройдет уйма лет. Но люди даровитые, что-нибудь другое сочинят».
Кто-то сильно тряхнул его за плечо, и Ермаков очнулся. Его держал за плечи Сычев и тряс, как грушу в саду.
— Что с тобой? Ты побледнел и застыл…
— Устал, как собака, ночь не спал, воевал…
— Там в комнатке диван, поспи пару часиков. Твой начальник штаба толковый, сам справится. Только помоги мне с генералом вопрос решить.
— С каким генералом?
— Да со «старым». Новые все старые чины взяли, кто есаула, кто полковника. Генералов императорского производства я либо по военно-учебным заведениям рассадил, либо на пенсию отправил. Всех пристроил… Подальше от дел. Теперь мешать не будут, а то как бельмо на глазу…
«Проще говоря, ты всех конкурентов выпер, — Ермаков внутри улыбался, — но ты прав. Ни один из старых генералов в Сибири ничем не прославился. Наоборот, от них только вред был. Все толковые или решительные — Каппель, Молчанов, Красильников, Семенов, Анненков, Унгерн и многие другие из есаулов и подполковников вышли. А я их обратно в старые чины загоняю — тоже, кстати, себе конкуренцию убавляю».
— Один остался, — Сычев с собачьей мольбой посмотрел на ротмистра, — начальник 1-й Особой дивизии, что во Франции воевала. Генерал-лейтенант Лохвицкий, Николай Александрович. В августе чуток покомандовал второй армией на Урале и сюда был отправлен, по болезни. Отказывается и на пенсию уходить, и кадетский корпус принимать категорически не желает. Требует встречи с тобой как с командующим армией!
— Требует — значит, встретимся… Только поспать чуток надо и поесть. Где тут кабинет с коечкой? Через часик разбудить пошли кого-нибудь…
Смоленщина— Ой, лишенько, — полковник Оглоблин чуть поморщился, и не заунывное нытье бабы, потерявшей мужика, было тому причиной.
Прокопий Петрович морщился от бессилия — ну никак две его сотни казаков и бурят не могли не то чтобы потрепать хорошо чехов, а вообще задержать их. Да и как тут остановишь — свыше пятисот братушек вырвались из Глазково купно, людно и оружно. И хотя бронепоезд достал их на Иркуте, чехи не растерялись, а отошли дальше, до Смоленщины. Здесь отобрали коней и подводы, расстреляв два десятка мужиков, и час назад пошли кружной дорогой на Иннокентьевскую, выставив у Максимовщины сильный заслон с пулеметами…
— С ними енерал ихный был, кривой на глаз, бельмы свои таращил, тля зловредная, — старик хозяин с кряхтением поставил на стол самовар, хозяйка все еще копошилась у печи, готовя обед для уставших офицеров.
— Да ты не думай, господин атаман, мир-то подымется щас, да чехам энтим укорот заделаем. Зла на них хватает, вражин проклятых! — старик, наконец, водрузил ведерный самовар, довольно улыбнулся — еще бы, сам поднял в семьдесят лет-то, отослав хорунжего, что помочь бросился.
Дверь в дом хлопнула, в сенях — стук сапог, так бывает, когда снег стряхивают, и в комнату вошел есаул Коршунов, что носил на плечах есаульские погоны с ноября 1917 года, когда с казачьей сотней поддержал Керенского. Скинул папаху на топчан, перекрестился на иконы и молча сел за стол.
— Ушли, суки! Сыровы пулеметы выставил, а нам бы хоть пару! Эх, — есаул хотел облегчить душу смачным словом, но осекся. В гостеприимном доме, при хозяине, сие есть непотребщина, которая не к лицу казаку, что чужую старость завсегда чтит.
— А не так и хреновы наши дела, Петр Федорович, — Оглоблин открыл краник пышущего жаром самовара и набулькал себе полную чашку чая.
Затем взял шаньгу с блюда и стал неторопливо чаевничать, время от времени с шумом прихлебывая горячий чай с чашки. Есаул посмотрел на стол, махнул рукой, будто скинул с себя неприятности, и тоже стал полдничать, благо в седле три часа на морозе провел, да под пулями…
— Ты, Петр Федорович, здесь до завтра задержись, — Оглоблин отставил чашку в сторону. — Крестьяне решили всем селением обратно в казаки поверстаться. Сам знаешь, что полвека назад их тут всех расказачили. Думаю, уже завтра все селения по Иркуту вновь казачьими станут, благо решение Сибирского правительства уже есть. Народ здесь хороший, сам видишь, у многих казачьи корни, а кое-кто и болдыри, матери у них казачки с Медведево или с Иркутска. Родней казачьей обросли…
Коршунов молча слушал атамана, крутя в пальцах папиросу, но не закуривая — старик хозяин табак не жаловал, считая пагубной забавой. Но курить хотелось сильно, до головокружения. А Оглоблин продолжил разговор:
— Мобилизация всех новых казаков, кои не достигли тридцати лет, уже начата, нарочные по селам поскакали. Завтра здесь не протолкнуться будет, я думаю — до семи сотен мужиков… хм, казаков придет. Я войсковой цейхгауз вычищу, пришлю к ночи на подводах винтовки на всех, патроны. Дам пять штук пулеметов, да ротмистр Арчегов, думаю, не откажет с обмундированием помочь. Их превосходительство три эшелона чешской «интендантуры» захватил, там тысяч пять комплектов одного обмундирования.
— Если не больше, — пробурчал Коршунов и завистливо вздохнул, — богатые трофеи захватил, очень богатые.
— На чужой каравай рот не разевай! Быстро сколачивай пластунский батальон, тут люди сплошь на германской повоевавшие. Офицеров тебе наших пришлю, казаков. И сегодня. И желтой материи на погоны и лампасы есть три тюка. Так что торопись — у тебя лишь сутки. Завтра к полудню выводи батальон к Глазково. Мыслю, чехи атаковать будут…
Глазково— Да что же это такое?! Как же так?! — бывший командующий НРА в бешенстве ударил кулаком по кирпичной стене. Он пребывал сейчас в ярости, хотя несколько часов до этого находился в полной прострации. А память услужливо перелистывала страшные страницы…
Сильный рывок пальцами за больное плечо, и в его сознание ворвался сильный шум. Штабс-капитан Калашников не сразу отошел ото сна и принялся искать пальцами рукоять револьвера. Но чья-то рука сильно сжала кисть, а потом в голове взорвалось солнце…
— Вставай, сучье вымя, кончай тут прикидываться, — сильный пинок под ребра привел Николая Сергеевича в чувство. И первое, что он ощутил, это вкус соленой влаги на губах. Кровь, его кровь, только она имеет такой вкус. А потом до разума дошли новые звуки — грохот трехдюймовок, их выстрелы любой признает, кто слышал рявканье этой пушки, что «косой смерти» солдатами названа. И пулеметы захлебывались, их перестук шел, как ему показалось, со всех сторон. Все он слышал, вот только глаза не размыкались, и все затянуло багровой пеленой. И снова солнечная вспышка…
Окончательно очнулся он только здесь, в подвале. Где он находится, не представлял. Но что в Глазково, в том он был уверен, и рядом с железной дорогой, ибо мог слышать перестук колесных пар да гудки паровозов. И не мог найти ответа на вопросы — кто его сюда засадил? Что в предместье ночью был ожесточенный бой, он не сомневался, но только кто тут с чехами воевал и на его штаб напал, ответ не находился.
Вернее, было три предположения — это могли сделать чехи, если опять сговорились с колчаковским правительством либо на них надавили японцы. Второе предположение было еще хуже — 53-й полк решил обратно на сторону власти перейти и выдачей командующего НРА заслужить себе прощение. А третий вариант самый худший — бронепоезда Арчегова внезапно атаковали предместье, захватили вокзал, пленив его заодно…
Мурашки пробежали по телу, а сердце сжала безжалостная рука. Если это семеновцы, то крах всего — и дела партии, и Политцентра, да и он жизни лишится, ибо на пощаду можно не рассчитывать…
Скрип отворяемой двери за спиной заставил капитана мгновенно обернуться, в подвале стало светло. Это был подвал, ибо в окошке коридора он увидел обычные колесные пары вагона. Скорей всего, его засунули в какой-то пакгауз или здание рядом с ними.
В дверном проеме стоял молодой офицер, крепкий, уверенный в себе. А взгляд страшный, с колючей злобой, хоть и держит ее внутри на привязи. Улыбка нехорошая, скорее — оскал голодного волка.
