Афганский рубеж - Михаил Дорин
Память реципиента подсказала, что передо мной командир эскадрильи. Фамилия у него Енотаев. И, кажется, только благодаря ему Сашка Клюковкин ещё служит. Комэска часто заступался за него.
— Ефим Петрович, ситуация неоднозначная. Согласно инструкции…
Ну, начал Димон опять шарманку крутить! Самый уникальный командир звена из тех, что мне доводилось встречать в прошлой жизни. В этой я только его и видел.
— Ладно. Пошли писать, — позвал за собой комэска.
Войдя в здание, мы тут же направились в кабинет к Енотаеву.
На его рабочем месте был порядок — сложенные ровной стопкой лётные книжки с закладками для подписи, плановая таблица с отмеченными вылетами и рабочая тетрадь с кучей пометок.
В углу играет радио с надписью «Этюд».
— Чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять, — затягивал из динамика незнакомый певец.
Это уж точно! Не захотела меня судьба отправлять на вечный покой.
Пока я слабо понимаю, зачем же в Советский Союз? Могла бы просто не дать мне умереть.
Енотаев включил в розетку кипятильник, который поместил в литровую банку.
— Морозно сегодня. Чай будете? — спросил он, снимая куртку и укладывая шлем на сейф.
Только я хотел согласиться, как опять рот открыл Батыров.
— Нет, спасибо.
Бортехник Сагитович недовольно вздохнул. Видать хотел горячего чаю хлебнуть. С коммуникацией у Димона так себе.
— Вот листы. Дуйте в свои классы и пишите. Потом по домам и завтра утром сюда. С округа комиссия приедет во главе с Доманиным.
— Блин, — цокнул языком Батыров.
— Не понял? — возмущённо спросил комэска.
— Виноват, Ефим Петрович, — выпрямился Димон.
— Чего это тебе не нравится приезд полковника из политуправления армии? — спросил командир эскадрильи, доставая из холодильника «Бирюса» треугольную пачку молока.
— Никак нет! — громко ответил Батыров.
Енотаев махнул в сторону двери, и мы втроём пошли на выход.
— Клюковкин, задержись, — произнёс подполковник, наливая в кружку немного молока.
Опасно! Я ж даже не знаю, о чём раньше могли разговаривать. Надо бы давить на амнезию и боли в голове.
— Командир, я головой ударился.
— Не поверишь, мне это давно известно, — фыркнул Енотаев.
Батырова это рассмешило. Вот почти не обидно! Получит он у меня на следующем праздничном мероприятии. Там, за столом можно что угодно говорить.
— Не самое лучшее время, конечно, но мне нужно решить вопрос по тебе быстрее, — начал говорить Ефим Петрович, когда захлопнулась дверь.
— Вы о чём?
Комэска посмотрел на меня так, будто я сейчас послал его.
— О рапорте, который ты написал вместе со всеми ещё в декабре. Напомнить?
— Желательно.
— Такое нельзя забыть. Хотя с кем я говорю о таких вещах, — махнул он рукой и начал рыться в папке с документами.
Не самое хорошее время сейчас решать вопросы стратегического характера. Два часа в Союзе, и пока мне ничего не известно о новой жизни. Может это вообще всё глюки или сон.
Надо убедить Енотаева отложить обсуждение.
— Командир, мы об планету треснулись. Чуть кони не двинули. Мне вообще не до разговоров и рапортов сейчас.
— Ничего! Ты больше года служишь в нашем полку. К самостоятельным полётам ночью не допустился. Днём тоже только в зону слетал. Про полёты в сложных метеоусловиях даже и заикаться не стоит. Служить нормально не служишь. Полгода назад аттестационная комиссия тебя оставила. На свою больную голову, я за тебя заступился.
Поражаюсь уровню моего везения! Мне оставили жизнь, но навязали геморрой по фамилии Клюковкин. Это ж как так надо летать, чтоб за год достичь подобных «успехов»? И это в советское время!
— Хм, спасибо! — поблагодарил я.
— Пожалуйста. Но теперь вряд ли я смогу помочь. Начальник штаба твёрдо намерен тебя «на землю» списать. А после аварии у него появился козырь.
Какая-то ерунда! Комиссия может и оправдать. Тем более что действовали правильно.
— Нас оправдают, и козыря не будет. Не спешите меня хоронить, — сказал я.
Енотаев вскочил со своего места.
— Ты понимаешь, что тебя спишут на землю⁈ Балбес великовозрастный!
— Нет, не понимаю. Пускай докажут, что в аварии есть моя вина, — стоял я на своём.
Сглотнул образовавшийся в горле комок. Внешних признаков беспокойства не подаю, но внутри нервы натягиваются.
Без неба мне нельзя. Другого не умею. Не представляю себя на наземной должности.
Согласен, что жизнь на списании с лётной работы не заканчивается, но для меня именно так и будет.
— Докажут. А пока припомнят тебе УАЗик, пробелы в лётной подготовке, полную служебную карточку выговоров. И это ещё первую где-то потеряли! Пришлось новую заводить.
Слов нет, как описать реципиента. Если в будущем я выжил, и он попал в моё тело, представляю, как он удивится своему уважаемому положению.
В его теле я с каждой минутой всё больше погружаюсь в бочку с дерьмом.
— Командир, думаю, вся опасность для меня преувеличена.
— Она недооценена. Начальник штаба твёрдо намерен дело довести до конца. И ему уже ничего не помешает.
Не-а, так дело не пойдёт. Надо вспоминать, где так успел нагрешить Клюковкин. А точнее, уже я!
— Ладно. Одна альтернатива есть. Опять придётся за тебя ответственность брать. У тебя два варианта — списание или поедешь со мной в Афганистан. Решай сейчас.
Глава 3
Похоже, взрослые поступки Клюковкин совершать может. Однако рапорт в Афган опрометчив.
От войны не бегут, на неё и не просятся. А Сашка вызвался. С его подготовкой и таким командиром звена, как Димон, долго в горах Афганистана не полетаешь.
— Саня, чего молчишь? — спросил Енотаев.
Одно дело — приказ, а другое дело самовольно соглашаться на поездку «за речку».
— Будет приказ — поеду в Афганистан, — ответил я.
— Считай, что ты его уже получил. Через неделю убываем. Иди готовься.
Я вышел из кабинета со странным ощущением. Смотрю по сторонам на проходящих мимо меня военных в оливковой форме и тёмно-синих лётных комбинезонах.
— Сашка, опять ты накосячил. Совсем тебе по жизни не везёт, — обратился ко мне старший лейтенант с тонкими усами.
— Да ладно тебе. Он ещё не отошёл от жёсткой посадки, — сказал другой старлей, шедший с ним рядом.
Следом прошли две крупные женщины. Одетые в строгие
