Черный дембель. Часть 1 - Андрей Анатольевич Федин
Желатиновую массу я растворил на водяной бане. Не дал желатину закипеть. Помешивая, струйкой добавил во взбитые белки горячую желатиновую массу. От горячего желатиново-сахарного сиропа белки заварились и увеличились в объёме. Взбивал их минут десять, пока масса не остыла до комнатной температуры. В белково-желатиновую смесь по ложке ввёл масляно-сгущёночный крем. От масла и сгущёнки смесь немного осела, но осталась воздушной. Я оставил её на пару минут в покое. Аккуратно обрезал сделанной из бывшего сита деревянной формой не помещавшиеся внутри формы края коржей (остатки брауни порезал на продолговатые ломтики). И лишь тогда приступил к сборке будущего торта.
В заменившее мне разъёмные кольца старое сито я уложил корж. Вылил на него половину суфле и на пять минут поместил в морозилку холодильника, чтобы суфле немного «схватилось» (вынутые из морозилки продукты за это время не разморозились). На нижний слой суфле я выложил оставшиеся поле обрезки краёв ломтики брауни — залил их остатками суфле, накрыл вторым коржом. Убрал торт в холодильник, чтобы суфле застыло. Пока не доведённое до ума блюдо я примерно через час извлёк при помощи длинного тонкого ножа из объятий деревянной формы. И залил торт густой глазурью, приготовленной из растворённых в молоке и сливочном масле двух стограммовых плиток шоколада «Дорожный».
* * *
Мама при виде торта снова сказала, что я повзрослел.
А папа покивал головой и добавил, что армия — это хорошая школа жизни.
— Ты точно в армейке был поваром! — заявил Кирилл.
Я с родителями не спорил.
Брату пригрозил кулаком.
* * *
Я намеренно покрыл торт глазурью — в холодильнике она затвердела и обещала не растаять при транспортировке. Установил «Птичье молоко» на выделенное мамой под его переноску блюдо. Соорудил для него из листов газеты «Советский спорт» нечто похожее на крышку-шатёр (чтобы в пути моё кулинарное творение не припорошило пылью). На этот раз я для похода в гости не дожидался темноты. И не втискивался в купленный мне на выпускной вечер серый костюм: помнил, что не влезу в него после армии. Нарядился в свой парадный китель со щёгольскими аксельбантами, подпоясался белым ремнём, заломил на правую сторону голубой берет.
Со спрятанным под нелепое сооружение из газет тортом в руке я горделиво прошёлся по главной (и единственной) улице посёлка. Ловил на себе любопытные взгляды носившихся по дороге детишек и сидевших около заборов на лавках пенсионеров. Заметил и кокетливые взгляды знакомых девчонок-школьниц, повзрослевших за два года моей службы в Советской армии. До дома Варвары Сергеевны Павловой я дошёл, не таясь (хотя в прошлый раз проделал этот же путь в темноте, прячась у заборов от света редких уличных фонарей). Ещё у перекрёстка я услышал стук. Различил, как во дворе Павловых громкий мужской голос кричал: «Варвара! Открой!»
Подошёл к Вариной калитке — увидел: в дверь дома Варвары Сергеевны ломился немолодой и явно нетрезвый мужчина, наряженный в не отутюженные брюки, мятую рубаху и… при галстуке.
Я озадаченно хмыкнул и произнёс:
— Как интересно. В прошлый раз я эту сцену тут не застал.
* * *
Справа и слева от меня покачивали ветвями пышные кусты сирени, что росли за забором у дома Павловых. Цветов на них уже не было: к концу июня они засохли и осыпались. Но я помнил, какой восхитительный запах стоял в этом дворе в мае семидесятого года — именно в конце весны, три года назад, я впервые вошёл в этот двор (тогда ещё, будучи десятиклассником). Вот только в тот раз я здесь шастал не в щёгольской парадной форме ВДВ и не с тортом «Птичье молоко» в руках. А вышагивал по двору голый по пояс и чумазый: таскал загруженные каменным углем вёдра (переносил в сарай уголь — из кучи на улице, где его высыпали из грузовика).
Сам тогда предложил молодой вдове помощь с переноской угля, когда увидел по пути из школы растерянный взгляд застывшей около угольной кучи женщины. Помню, какой счастливой и милой улыбкой ответила на моё предложение помощи симпатичная вдовушка. Я тогда горделиво расправил плечи, поставил под кустами сирени портфель с учебниками. Решительно сбросил школьную одежду — переоделся в предложенные вдовой потёртые мужские штаны. И приступил к работе. В тот вечер я вернулся к Варваре Сергеевне на ужин. Допоздна просидел на лавке около кустов сирени в компании хозяйки дома, уложившей к тому времени своих детей спать…
— Варька! — прокричал мужик. — Открывай!
Металлические петли на заборе тихо скрипнули: я приоткрыл калитку. Придержал рукой шатёр из газеты, что скрывал от ветра и от посторонних взглядов торт. Увидел, как мужчина снова постучал по двери веранды кулаком — требовательно, настойчиво. Заметил, что обут Варин гость в старые потёртые коричневые сандалии, из которых выглядывали чёрные носки. А в левой руке мужик крепко сжимал бутылку с этикеткой «Советское шампанское». Я рассмотрел в окне веранды испуганное детское лицо — оно тут же спряталось за шторой. «Сова, открывай, медведь пришёл», — вспомнил я слова Винни-Пуха из советского мультфильма и усмехнулся.
Торт я примостил на деревянной колоде около сарая. Положил на газету небольшой камушек — аккуратно, чтобы не треснула глазурь. По двору ступал почти бесшумно (сегодня дополнил парадную форму лёгкими и удобными кедами). Подошёл к веранде. Лицо мужика я не увидел — только затылок и уши. Однако различил в его голосе знакомые интонации. Решил, что уже встречал этого товарища раньше. Вот только не сообразил, где и когда. В два шага я взбежал на веранду по скрипучим ступеням. Взглянул на Вариного гостя сверху вниз. Сдержался: не ударил мужика кулаком в печень — похлопал его ладошкой по лысой макушке.
— Здорово, уважаемый, — нарочито небрежно обронил я.
Мужчина вжал голову в плечи, обернулся. И тут же отпрянул от меня, прижался спиной к двери. Взглянул на мои аксельбанты, запрокинул голову и заглянул мне в ноздри. Ударился затылком о доски. Я поморщил нос: унюхал запах его пота и алкогольного перегара. Хмыкнул и покачал головой (вспомнил, что Варвара Сергеевна не любила запах спиртного). Мужчина кашлянул, будто подавился слюной. Смерил меня
