Вершина мира - Дмитрий Ромов
Вижу, ей приятно. Она смущённо улыбается.
— Но сейчас, ничего не поделаешь, тебе придётся встать, умыться и отправиться со мной на завтрак. То, что упустим здесь, наверстаем у тебя дома, но Москву надо любить сейчас, пока не улетели. Вставай засоня!
Любить Москву мы идём прямиком в ГУМ. Там мы покупаем Лиде целых три чешских бюстгальтера. Я сразу вспоминаю о Лене Ивановой, но не буду же я ей покупать бюзик при Лидке. Берём шикарное демисезонное пальто. Франция! А ещё брючный костюм тёмно-красного цвета. И колготки. Шесть пар.
Ещё я покупаю подарки маме и не только маме, но говорю, что всё ей. Лидка крутится вокруг цветастой юбки. Приходится купить и её. Потом мы возвращаемся в гостиницу и начинаем всё примерять и, что вполне понятно, надолго остаёмся в номере, распугивая горничных нескромными звуками.
А потом отдышавшись и отдохнув немного, мы идём гулять, напевая: «А я иду, шагаю по Москве». Мы бродим по лучшему городу в мире и я наслаждаюсь его видом, неомрачённым переменами будущего.
Когда мы возвращаемся, нам передают записку, в которой говорится, что за нами приедет машина. Я немного напрягаюсь, но приезжает не бригада из МВД, а тот же молчаливый и угрюмый парень, что встречал нас, когда мы прилетели. Поэтому мы прыгаем на заднее сиденье и мчимся в аэропорт.
Самолёт приземляется ранним утром. Нас встречает сонная темнота и небольшой туман. Ночной морозец хватает за уши и настраивает на родную волну.
Здесь нас никто не ждёт, и даже такси не оказывается. Поэтому долго дожидаемся «сто первый», а потом ещё дольше трясёмся в его холодном, воняющем дизелем, «Икарусном» нутре. Но нас это не смущает, поскольку это же дом. Милый дом, куда всегда приятно возвращаться.
Когда я заявляюсь домой, уже начинает светать. Заспанные родители выходят меня встречать и я бодро рапортую о результатах комсомольского слёта. Мама идёт на кухню готовить завтрак, а я достаю подарки. Шикарное платье, конечно же колготки и пару элегантных немецких туфель для папы. Размер у нас одинаковый, так что, надеюсь, придутся впору.
Можно было всё это купить и здесь через Платоныча, но что сравнится с чувством, когда ты получаешь подарок только что привезённый из столицы?
Позавтракав и поделившись впечатлениями о Москве, я собираюсь как бы в школу, но, на самом деле, к Куренкову. А потом в горком. Подарки для Ирины я оставляю дома. Принесу потом ей домой.
Я выхожу пораньше, чтобы не встречаться с Рыбкиной. Два дня меня не было, так что если не будет и на третий, она не удивится. А так придётся объяснять, почему я сегодня не иду в школу.
Около дома стоит скорая помощь, светло-серая «буханка» с красными крестами. Кому это у нас в доме скорую вызвали? Начинаю в уме перебирать возможных кандидатов из нашего подъезда.
Санитары возятся с носилками, значит, кому-то действительно худо.
— Ребят, вы в какую квартиру? — спрашиваю я.
— А? — оборачивается ко мне санитар.
«Ну и рожа», — успеваю подумать и получаю мощный удар под дых.
Офигеть! Я складываюсь пополам и кто-то сзади толкает меня вперёд, прямо на носилки. Сильные руки санитаров подхватывают их и задвигают в машину. Они забираются внутрь и мы рвём с места под оптимистичный вой сирены.
Интересно, это кончится когда-нибудь или нет? Сколько можно... Машина летит по утреннему городу, а я лежу и бормочу под нос:
«Я по сусекам скребён, по амбару метён, в печку сажён, на окошке стужён!
Я от дедушки ушёл и от бабушки ушёл!
Я от зайца ушёл, от волка ушёл, от медведя ушёл,
А от тебя, лиса, и подавно уйду!»
3. Восточная царица
Я лежу на носилках и смотрю в металлический потолок.
— Слышь, Чикуня, ну ты красава в натуре, — ржёт один из санитаров. — Приколись, братан, я смотрю, бляха, рожа Чикуни, но это них*я не Чикуня. Идёт такой в пенже, при гавриле, в натуре, донкихот. И эта аптекарша, вся из себя такая, да, Александр, нет, Александр. А я стою, как колхозник, парфоз, короче. Ну, думаю, ладно, а х*ле, чё, здравствуйте, говорю, Александр, вы наверное сегодня уху ели?
Все начинают дружно ржать.
— А-ха-ха, а она мне, — звучит другой голос, вероятно, принадлежащий этому самому Чикуне, — у вас все друзья такие вежливые. А я такой, ничего, говорю, они стесняются просто, а потом освоятся. Водка она всех уравнивает.
Все опять гогочут.
— Ага, в натуре, она сама накидалась так, что её и уговаривать не надо было.
— Так вы чё, всемером её отодрали что ли?
— А, не говори, угар, в натуре. Прям там её на столе разложили, все бухие в сиську уже, и как начали там. Ржач в натуре!
О времена, о нравы! Посмотрел бы я на Цицерона, если бы он услышал всё это. Хотя, честно говоря, у них там со нравами тоже было не без проблем. Любопытно, что мои конвоиры вообще не обращают на меня внимания.
Я сажусь на носилках и только один из них скользит по мне взглядом, как по неодушевлённому предмету, как если бы приваленная к дверце лопата упала бы на крутом повороте. Кажется, для них я и есть предмет. Неживой. Уже неживой.
Я приподнимаюсь и выглядываю в окно. Похоже едем на другой берег. Да, мы уже на другом берегу. Проезжаем мимо барахолки. Кругом частные дома, покосившиеся лачуги с редким вкраплением монументального и краснокирпичного цыганского зодчества.
И вечный бой покой нам только снится. Как-то не задался у меня вход в этот чудный новый мир. Ни дня не было спокойного. Ну, или почти ни дня. Надо уже всё это стабилизировать поскорее. Надо.
Я смотрю на своих похитителей. Все мужики здоровые, голыми руками их не возьмёшь. Но пытаться будем, что нам остаётся. Судя по манере речи, это ни милиция и ни «контора». Медицинских работников тоже можем исключить. Остаётся попытаться догадаться, кто именно из уголовного многообразия так сильно желает встречи со мной, что даже не боится использовать явно угнанное авто.
— Пацаны, — говорит водитель, — только это, я ждать не могу, мне и так прилетит, что машину вовремя не вернул. Так что давайте или прям по-быстрому, или потом уж без меня добирайтесь.
Потом. Что значит потом
