Капер (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

На выходе из Ла-Манша я заметил на западе сплошной облачный покров, а перед ним перистые облака. Такая облачность обычно предвещает ухудшение погоды. Шторм разыгрался ночью. Мы были далеко от берега, ветер дул северо-северо-западный, поэтому легли в дрейф под рангоутом.

К утру шторм набрал силу. Когда я после завтрака вышел на квартердек, то увиделпокрытый белой пеной океан. Крутые волны высотой пять-шесть метров перемещались под углом не менее девяноста градусов друг к другу, иногда ударяли с траверза, что было связано с поворотом ветра, который заходил против часовой стрелки. Сейчас он дул с запада. Если встать лицом к ветру, то центр циклона окажется справа под углом примерно сто градусов. Обычно в северном полушарии циклон смещается с запада на восток и немного на север. Получалось, что самое страшное уже позади. О чем я и сказал Яну ван Баерле и Дирку ван Треслонгу, а затем прочитал им лекцию о природе циклона. Пока что они слушают меня с интересом. Неудачи сухопутных армий князя Оранского и его брата все больше склоняют моего шурина и его друга к службе на флоте. Да и добыча здесь пожирнее.

К ночи ветер начал стихать. Волны стали длиннее, ниже и более пологими. Я решил, что продолжим плавание утром. Незачем ночью гнать матросов на мачты. Спешить нам некуда.

Утро началось с крика впередсмотрящего:

— Вижу галеон!

Был он юго-западнее нас. Видимо, во время шторма отбился от эскадры, отнесло в океан. Шел курсом галфвинд правого галса. Серые паруса были с большими красно-золотыми крестами. На каждой мачте по длинному испанскому флагу. Мачт было четыре. На фоке и первом гроте прямые паруса в три яруса, на втором гроте и бизани — латинские. Имелся и блинд под бушпритом. Галеон был длиной метров пятьдесят и шириной около двенадцати. Судя по портам, две батарейные палубы. На гондеке одиннадцать орудий с каждого борта, на опердеке — тринадцать. Имелись по четыре небольшие порта и в кормовой надстройке, на нижней из семи палуб.

Мы пошли наперерез ему. Юго-восточный ветер был нам попутный, поэтому быстро набрали скорость. На галеоне заметили нас, засуетились, начали открывать пушечные порты. Ветер сильно кренил галеон на левый борт, поэтому, несмотря на относительно высокую волну, пушки правого борта на гондеке не заливало. Они выстрелили, когда между кораблями было около трех кабельтовых. Побоялись, что позже мы выйдем из зоны поражения, потому что я собирался провести фрегат по корме галеона. Наш корабль находился под острым углом к их борту и пушки из-за крена были направлены высоко, поэтому пострадали только наши верхние паруса. В них попали два большие ядра и три или четыре из фальконетов. Мы прошли по корме на дистанции около двух кабельтовых и всадили залп ядрами из пушек правого борта по кормовой надстройке, а книппелями из карронад — по парусам и рангоуту. То ли ядро удачно попало, то ли книппеля, но бизань рухнула на левый борт галеона. Изрядно порванный парус лег на воду. Досталось и остальным парусам. Латинский на втором гроте упал на палубу вместе с реем, марселя на двух передних мачтах превратились в лохмотья, а брамселя сильно пострадали. Зато нижние паруса остались целыми, благодаря высокой кормовой надстройке. В нее попала пара ядер, наделав дырок. Из верхней каюты, капитанской или гостевой, выпала белая простыня, повисла, зацепившись за вывернутый наружу обломок доски с острыми зубьями. Я было подумал, что сдаются, но дальнейшие действия испанцев убедили меня в обратном.

Мы начали поворот оверштаг, а галеон — фордевинд, чтобы разрядить в нас пушки левого борта. Что он и сделал. К тому времени дистанция между кораблями была кабельтова четыре-пять. Лишь одно тяжелое ядро допрыгало по верхушкам волн и врезалось в борт фрегата выше ватерлинии, не пробив насквозь и даже не застряв в досках обшивки. После чего галеон начал возвращаться на прежний курс.

Во второй раз я очень медленно подвел фрегат к корме галеона на дистанции менее кабельтова. На палубах испанского корабля толпились матросы и солдаты, готовясь отразить абордажную атаку. Наш залп оказался для них неприятным сюрпризом. Наверное, решили, что мы так же, как и они, стреляем только раз, а потом схватываемся врукопашную. Пушки правого борта почти без промаха всадили ядра в кормовую надстройку, пронзив ее насквозь, а карронады выкосили картечью людей и книппелями сильно повредили нижние паруса на передних мачтах. Теперь испанцы не смогут маневрировать.

Я приказал убрать верхние паруса и положить главные на мачту. Пока комендоры заряжали пушки и карронады, мы медленно смещались задним ходом к галеону. Первыми были готовы карронады. Они и выстрелили по испанским матросам, которые пытались поднять латинский парус на втором гроте, и по солдатам, которые обстреливали нас с палуб и марсов из фальконетов, мушкетов и аркебуз. Солдат на галеоне было многовато. Утешало, что стреляли неточно. У нас был всего один раненый в грудь матрос, который упал вниз головой с перта фор-марса-рея на палубу. Когда его подняли, был еще жив. Мои матросы тоже палили по испанцам из мушкетов и аркебуз и с такой же точностью. Зато азарта и шума было много.

Залп пушек окончательно разрушил верхние четыре палубы кормовой надстройки и порядком повредил нижние. Видимо, пострадало и рулевое устройство. Несмотря на все еще целый блинд, галеон начал поворачиваться бортом к ветру. Нам пришлось переместиться немного вперед, чтобы быть строго за кормой вражеского корабля. Заодно немного приблизились к нему. Теперь дистанция между кораблями была не больше ста двадцати метров.

— Карронадам по готовности стрелять картечью, а пушкам взять ниже, на уровень опердека и гондека противника! — приказал я. — Не торопиться, целиться тщательно!

Спешить нам теперь незачем. Будем вести продольный огонь, пока противник не сдастся. Карронады начали стрелять вразнобой, не давая экипажу галеона поставить паруса и поражая солдат, которые упорно обстреливали нас из-за укрытий, в том числе — из-за груд обломков, в которые все больше превращалась кормовая надстройка. Наши пушки били ниже. Ядра проломили в корме кривую фигуру, вытянутую по вертикали. Стали видны пушки на опердеке и гондеке. Картечь выгнала оттуда комендоров и тех, кто там прятался. На палубах возле пушек осталось много трупов. Но враг не сдавался.

После восьмого залпа я приказал сделать перерыв. Пусть орудия остынут. Заодно дадим испанцам шанс сдаться. Ждал минут двадцать. Галеон казался вымершим. Такое впечатление, что на нем не осталось ни одного человека, способного помахать белой тряпкой и крикнуть, что сдаются.

— Пушкам возобновить обстрел! Карронадам стрелять по очереди и только в случае появления людей! — приказал я.

Порох дорог, не будем переводить зазря.

Белый флаг, точнее, чью-то рубаху, испачканную кровью, показал нам подросток лет четырнадцати, одетый в такую же, только без красных пятен. Он взобрался на гору обломков, в которые превратилась надстройка, и несколько раз махнул рубахой, причем не над головой влево-вправо, а перед собой и вверх-вниз, словно вытряхивал из нее пыль.

— Оставишь в помощь своим десятка два испанских матросов, а остальных переправишь сюда. Офицеров и пассажиров — в первую очередь, — отдал я распоряжение Яну ван Баерле. — Потом ставь паруса, ложись на курс норд-ост и заколачивай пробоины, начиная снизу.

Будем надеяться, что нас по пути до Ла-Рошели не прихватит шторм. С такими пробоинами галеон долго не продержится.

Ян ван Баерле вернулся на фрегат с пленными офицерами. Уцелело их всего два. Один был артиллеристом, а второй — капитаном роты, которую перевозили на галеоне. Точнее, рота охраняла груз.

— Они везли деньги! — захлебываясь от радости, выпалил мой шурин, едва ступил на палубу. — Много денег, несколько сундуков золотых дукатов!

Не сундуков, а сундучков, покрытых красно-золотым лаком и с бронзовыми замками и рукоятками. В каждом лежало десять тысяч золотых цехинов или, как их называли чаще, дукатов. Все монеты были новые, недавно отчеканенные.