Владимир Лебедев - Царский духовник
Тем временем на Варварской улице новая смута пошла. Откуда ни возьмись нахлынули на нее новые толпы голытьбы московской. Были они все хмельны и свирепы, несло от них гарью, копотью и зеленым вином. Во все свои глотки осипшие горланили оборванцы, угрожая кому-то злой местью, карой страшной за пожар московский.
Слепо и гневно искала толпа виновников бедствия народного.
- Кто Москву поджег? - раздавался крик неистовый.
- Вестимо, кто поджег! - отвечали другие буяны горластые. - Чай, ведомо, кто Москвой правит!
- Глинские Москву спалили!
- Князьям Глинским наша беда по душе!
- Обошли царя юного.
- И холопьев их видали!
- Под храмы Божии огонь кидали!
Разливалась дикая, свирепая толпа все дальше и дальше по Варварской улице; каждый вопил во всю мочь, каждый поносил и проклинал Глинских… У многих сверкали в руках топоры и бердыши, другие кольями тяжелыми обожженными размахивали. Сгустился народ на Варварской улице и площади Преображенской так, что один другого давил, теснились все и толкались, кое-где вступали в драку беспричинную, слепую, кое-где те, что послабее, падали на землю, потерявши силы, и, раздавленные тысячью ног тяжелых, тут же со стонами и проклятиями дыхание испускали… Кого только не было в этой толпе обезумевшей! Был тут и черный люд, были и купцы погоревшие, все добро на пожаре потерявшие, были и служивые люди, и чернецы монастырей московских, и дети боярские… Смешались тут старики и молодые, дети и женщины…
Кипела толпа неистовая, все громче становились крики яростные - и опять по всей улице да по всей площади пронеслось имя князей Глинских. Равно проклинал народ и князя Юрия Васильевича, и княгиню Анну.
- Православные! - кричал какой-то чернец дюжий, из послушников простых.
Растолкал он толпу локтями могучими, взобрался на сруб избы начатой и оттуда громовым голосом кричал толпе бушующей: Православные! То княгиня Анна Глинская извела Москву! Всем ведомо, что ходили к ней ведуны да волхвы всякие… Злобилась литовка поганая на народ православный: велела она кости мертвецов вырывать по кладбищам, велела те кости сжигать, а тем пеплом по улицам московским с наговорами дьявольскими сыпать… И где сыпали тем пеплом, там и пожар занялся силой адовой!
Во всю грудь широкую кричал дюжий чернец; многие слышали речи его злобные, другим повторяли, и еще пуще злобилась и ярилась толпа…
- Идем, народ православный, в хоромы князей Глинских! Не оставим бревнышка на бревнышке!
- Да чего ходить? Чай, давно уж и след простыл губителей наших!
- За царем в Воробьево село уехали!
- К царю пойдем - суда просить!
- Пусть выдает нам чародеев-зажигателей!
Разливались, бушевали те крики; пьянела толпа от ярости, тесноты и ужаса.
МЯТЕЖ НАРОДНЫЙ
Страшен был пожар 1547 года! Не перечесть было москвичам всех убытков великих: сгорели лавки в Китай-городе с товарами богатыми; сгорели монастыри Богоявленский и Ильинский, в пепел обратились бесчисленные дома и хоромы от самых Ильинских ворот до стены кремлевской и до Москвы-реки. Башня высокая, старинная, где хранились запасы пороху пушечного, на воздух взлетела, рухнула с нею и часть стены городской - пали в реку глыбы каменные и кирпичи и запрудили ее плотиною нежданною. За Яузой-рекой все до единой сгорели улицы, где жили гончары и кожевники московские. За Неглинною, на Арбатской улице, сгорела церковь Воздвижения; погорел большей частью Кремль, в золу обратились Китай-город и большой посад. Ни огородов, ни садов не уцелело: дерево углем стало, трава - золой. По сказанию современных летописцев, во время того пожара великого тысяча семьсот человек, кроме младенцев, сделались жертвою пламени.
Велико было отчаяние народное: погорельцы бродили среди пепелища обширного, искали детей, матерей, отцов; не хватало уже им голоса человеческого и выли они, как дикие звери. Летописец говорит: “Счастлив, кто, умирая с душою, мог плакать и смотреть на небо”.
На третий день после бедствия ужасного стали по развалинам обугленным Москвы разоренной ездить бирючи царские, стали погорельцев сзывать на большую площадь кремлевскую: молодой-де царь Иоанн Васильевич на Москву вернулся из села Воробьева.
И вправду, сборище пышное и великое было в этот день на кремлевской площади.
Стекаясь отовсюду к уцелевшим стенам древних храмов кремлевских, дивился усталый, голодный и бездомный люд московский, видя перед собою богатые наряды бояр царских, цветные кафтаны холопей дворцовых, позолоченные и посеребренные уборы коней борзых… Со всеми ближними боярами приехал царь Иоанн Васильевич на Москву - посмотреть на бедствие народное. Были при нем князь Скопин-Шуйский, боярин Федоров Иван Петрович, князь Темкин Юрий, боярин Нагой, боярин Григорий Юрьевич Захарьин, дядя царицын; был и князь Юрий Васильевич Глинский, сын княгини Анны Глинской, бабки юного царя. Кроме этих ближних бояр, собрались на кремлевской площади и многие другие бояре, окольничие и спальники царские.
Молодой царь Иоанн Васильевич сидел на рундуке богатом на паперти собора Успенского и с тревогою оглядывал страшные следы пожара великого: курящиеся еще развалины, груды золы и пепла, почерневшие, закопченные стены храмовые. Шел царю и великому князю Иоанну Васильевичу в эту пору восемнадцатый год, был он росту высокого, строен станом, широкоплеч; чело у великого князя было крутое и высокое, из-под орлиных бровей сверкали очи пламенные, в которых мигом загорался гнев великий и мигом сменялся взором милостивым и кротким; нос был у царя выгнутый, уста тонкие, подбородок острый; едва пробивались у него усы и борода на лице юном. Висела на шее у царя цепь золотая, усаженная камнями самоцветными; запонки на его ф'ерязи алой бархатной горели алмазами.
Беседовал молодой царь Иоанн Васильевич с боярином Захарьиным, а сам нетерпеливо поглядывал на черные тучи народные, что все гуще и гуще собирались вокруг храма Успенского. Безмолвен был народ, и не слышал молодой царь из толпы криков обычных, приветственных. Наплывали толпы сумрачно и грозно…
- Верно ли, боярин, - спросил царь Иоанн Васильевич Захарьина, - что винит народ в беде своей великой князей Глинских?
Замялся на вопрос царский боярин Григорий Юрьевич; был он сердца доброго, враждовал с князьями Глинскими лишь из-за дружбы к остальным боярам, и не хотелось ему князя Юрия перед царем поносить. Покачал он головою, словно бы в раздумии глубоком, и молвил царю:
- Слыхал я что-то, государь, да не больно тому веры даю. Статочное ли дело, чтобы стал народ черный с князей да бояр ответа спрашивать! У князя Юрия завистников много, да и нравом-то он крутенек, - вот и порочат его перед лицом твоим, государевым. Вестимо, погорел, обнищал народ и виновника беды своей ищет.
А кого тут винить? Известно, Божия воля!
Выслушал царь Иоанн Васильевич свояка-боярина, поглядел, как бы дивясь, на его лицо доброе и с легкой усмешкою проговорил:
- А я было мыслил, что ты, Григорий Юрьевич, с князем Юрием в раздоре?
- Чего греха таить, царь-государь: случалось с князем в Думе твоей царской спорить. Да и нрав-то княжий спесивый мне не по душе. А только не таков я человек, чтобы кого облыжно порочить перед царем.
Еще более подивился молодой царь, эти речи слушая.
- Ну ладно, так и быть тому. А ты вот что мне скажи, Григорий Юрьевич: что мне теперь с черным людом московским делать?
- А что делать, государь? - беззаботно ответил добрый боярин. - Одел'и их казной по малости; чай, у тебя меди-то хватит. Да повели какому ни на есть из бояр в толпе речь держать; пусть успокоит да утихонит их, посулит от тебя милости какие ни на есть.
- По душе мне совет твой, боярин Григорий Юрьевич, - молвил молодой царь, и лукаво усмехнулись его уста тонкие. - Вот ты возьми да и говори с народом.
Кажись, тебя любит московский люд…
Смутился малость боярин Захарьин - нелегкую задачу ему царь задал… А потом взглянул кругом на знакомые стены кремлевские, на своих бояр-товарищей в нарядах пышных и даже сам страху своему подивился. Чай, не впервой было ему с народом говорить! Поклонился он царю молодому в пояс.
- Твоя воля, царь-государь, уговорю я черный люд московский.
- А я, - молвил молодой царь, вставая с места своего, - возьму с собою окольничих да стремянных и прочь отъеду. Невесело мне глядеть тут на пожарище.
Не успели бояре опомниться, как вскочил молодой царь Иоанн Васильевич на аргам'ака персидского, поманил за собою молодых слуг своих, и глядь - уже поскакал к воротам кремлевским через широко раздавшуюся толпу народную.
Остался один на паперти боярин Захарьин, и не больно ему любо было остаться одному в виду гневной толпы народной… Соседние бояре, что приказ царский слышали, с усмешкой поглядывали на избранника царского: как-де ты справишься, как-де ты выпутаешься… Частый шепот завистливый пробегал по рядам боярским: всем не по нутру было, что предпочел молодой царь Захарьина всем остальным боярам…
