Андрей Ерпылев - Золотой империал
В зеленоватом неживом свете ясно вырисовывались стены и двери, проемы окон и дощатый пол, кое-где прикрытый домоткаными половиками. Ага, вот и Колун!
Гориллообразная туша выдвинулась из своей комнаты, бестолково чиркая, в сонной одури, спичками, которые тут же гасли.
— Э-э... Хохлан... Чего это?.. — ничего, видно, спросонья не понимая, басил он, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в окружающей тьме.
Такого банальной рукояткой в лоб не проймешь — конституция у него не та, да и лобная кость почище танковой брони будет... И даже с таким же наклоном! Колун так и не успел ничего понять, врезаясь со всего размаха виском в добротный дверной косяк. Удар был такой, что, казалось, весь дом вздрогнул. В следующее мгновение какая-то неведомая сила, чуть ли не сама сгустившаяся темнота, швырнула обалдевшего от суеверного ужаса громилу обратно в его комнату, прямо на завизжавшего по-бабьи с перепугу «дружка», коротавшего ночь в одной постели со старшим товарищем. Довершила дело струя приятно пахнувшего мятой и еще какими-то травами, снадобья, ударившая обоим прямо в лицо и разом перехватившая дыхание...
Увы, самого Кавардовского застать врасплох уже не удалось.
Распахнув дверь в его комнату, Чебриков сразу же получил мощный удар в грудь, надежно отраженный бронежилетом, и, падая навзничь, увидел легко перемахнувшую через него тень. Очки, черт их побери, при падении слетели и водворить их на место удалось не сразу. Ладно, ничего страшного: все окна закрыты ставнями, а входную дверь, не полагаясь на допотопный крючок, ротмистр надежно заклинил — плечом не вышибешь! Ага, судя по звукам, доносившимся из глубины дома, это господин Кавардовский сейчас и пытается сделать... Все, Князь, ты влип!
Уже не торопясь, Петр Андреевич направился в переднюю, на ходу пряча пистолет в кобуру.
«Главное в нашем деле — шкурку не попортить...»
Стоп! А где же он?..
По полу кухни ползал только недовырубленный телохранитель Колтуна, которого пришлось успокоить аккуратным пинком в челюсть и дозой «лаванды». Где же Князь? Дверь по-прежнему заперта, как и окна... На печи его нет... За печью... Черт! Как же вы, господин ротмистр, позабыли про традиционную уральскую «западню»!
Точно! Половик прямо перед дверью в сени скомкан, а под ним... Лаз в подполье. Неужели там подземный ход за пределы усадьбы? Непростительная беспечность, граф!
Ступени вели в кирпичный закуток полтора на полтора метра с двумя металлическими, грубо крашенными суриком дверями. Одна заперта на висячий замок, вторая распахнута... Догадайтесь-ка с трех раз: где беглец?
Быстрей, быстрей! Под ногами скользит сырая глина, ход загибается куда-то в сторону. Новая дверь! Заперта? Слава богу, нет...
Как-то нехорошо заныло сердце. Вздор, времени нет... И голова почему-то кружится...
За дверью снова коридор, но совсем короткий, и еще одна дверь. Тоже не заперта! Лестница!..
Какой-то дом, явно нежилой, совершенно заброшенного вида. Даже не дом — халупа какая-то всего из одной комнаты! Дверь открывается прямо на улицу! Откуда он здесь? Помнится, со всех сторон усадьбу Колуна окружали вполне приличные дома. Да и не успел бы Князь добежать до другого дома — всего каких-то тридцать метров подземный ход тянулся, не больше. На улицу! Кавардовский не мог далеко уйти!
«Что-то потеплело на улице, вы не находите, граф?»
Потрясенный он стащил очки, совершенно ненужные из-за ярко сиявшей в ночном небе луны.
Чебриков стоял на какой-то совершенно незнакомой улице, вплотную упирающейся в березовый лес, которого, насколько он помнил географию Хоревска, тут не могло быть и в помине. Пригород Хоревска, Александровская слобода, в местном просторечии именуемая проще — Разбоевкой — растаяла без следа. Кругом расстилался унылый пейзаж, состоявший из крохотных домиков, выстроенных словно по линейке и украшавших собой небольшие клочки земли, окруженные заборами... Фантасмагория какая-то, право слово...
* * *Кавардовский тогда растаял без следа, видимо укрывшись в березняке, а вернуться назад Петр Андреевич, с десятой примерно попытки отыскавший среди домиков-близнецов нужный, не смог: за металлической дверью, только что открывавшейся в сырой коридор, находилась ровная монолитная стена промерзшей за зиму глины, сохранявшая еще кое-где следы ровнявшей ее когда-то лопаты.
Вот и все. Вместо ожидаемых почестей и славы — тяжкое похмелье овеществленного кошмара, жалкого бродяжничества в совершенно чужом мире, непонятно откуда взявшемся на месте знакомого и понятного. Ни Кавардовского, ни дороги назад... Тупик, совсем как глиняная толща по другую сторону железной двери. Конечно, стоило обосноваться в этом кукольном поселке, но, увы, домики с чуть ли не фанерными стенками для жилья не были приспособлены абсолютно. Вообще их назначение долго оставалось для ротмистра загадкой.
Пришлось наведываться туда ежедневно, и один раз даже обнаружились следы, но две ночи, проведенные в засаде, принесли в качестве результата только зверский насморк.
3
Оставив машину у Жоркиного дома, Александров не торопясь брел домой, подняв воротник своего далеко не нового да к тому же продуваемого всеми ветрами пальто. Шел уже второй час ночи. К полуночи прояснило, и морозец, хотя и мартовский, набирал силу. Николай, пробираемый холодом до костей, оценивал на глазок, до какой отметки упал столбик термометра и вынужденно вспоминал слышанную еще от деда пословицу: «Пришел марток, надевай двое порток». Пресловутые вторые портки, старенькие тренировочные брюки под костюмом наличествовали, но даже иллюзии тепла из-за своего, явно синтетического, происхождения не создавали. Снежная слякоть за день расквашенная колесами автомобилей, ночью смерзлась и стеклянно лопалась под ногами, шаги и звонкий хруст льда отдавались эхом от стен окружавших домов, в которых только кое-где светились окна. Негустые водочные пары, совершенно не согревая, на холоде быстро выветрились из головы, уступая место трезвым мыслям.
Когда сдерживать натиск двух демонстративно заскучавших девиц стало практически невозможно, пришлось прервать захватывающую беседу и заняться их, томящихся без дела, увеселением. Обрадованные появлением мужчин в поле зрения Валюшка с Танечкой с готовностью взяли на себя роль хозяек и споро накрыли на стол. Таня, симпатичная студентка Хоревского энергетического техникума, которую Николай давеча столь резко пугнул, дулась недолго и спустя пару минут уже пила на брудершафт с обидчиком из разнокалиберных рюмок бесхозяйственного Конькевича...
Однако вечеринка как-то не складывалась, ибо оба кавалера никак не могли отвлечься от животрепещущей темы. Николай с Жоркой немного, для порядка, выпили с девицами, слегка потанцевали, а затем галантно, но непреклонно, не оставляя никаких надежд на продолжение вечера в иной, более интимной обстановке, проводили их, немного разочарованных, по домам, благо недалеко, и долго еще сидели, непрерывно куря и разложив монеты и каталоги на столе прямо между неубранными закусками.
По словам Жорки, покойный Ефим Абрамович Пасечник, тоже давний знакомец капитана Александрова, правда, не такой добрый, позвонил ему как-то на работу и попросил срочно зайти. Дома он без обиняков показал коллекционеру эту самую загадочную монету и попросил ее определить. Жорка, естественно, с ходу этого сделать не смог и, высказав уже известные Александрову соображения, заявил, что должен тщательно исследовать непонятный экземпляр дома. Прижимистый старик не отказал, но потребовал денежный залог, и Конькевич скрепя сердце выложил всю только что полученную зарплату и квартальную премию. Это, конечно, раза в два превышало стоимость реальной царской десятки на черном рынке, но интерес пересилил.
Как раз в тот день, когда подошел срок возврата монеты, Жорка случайно услышал в курилке, что Пасечника ограбили и убили. Деньги, как говорится, гик-нулись, что само по себе было довольно прискорбно, однако монета перешла в полное Жоркино распоряжение. Естественно, в тот момент нумизмат в душе Конькевича уступил место обманутому трудяге, и так не бесящемуся с жиру, но вернуть свое без помощи потусторонних сил не представлялось никакой возможности, и мало-помалу он успокоился, философски смирившись с очередным пинком судьбы.
Как обычно, недопив, Жорка становился сонным и тупел прямо на глазах, поэтому Николай, сам почувствовав усталость, засобирался домой. Монету он оставил Конькевичу под честное слово, зная, что еврействующий интеллигент ужасно щепетилен в подобных делах. Напоследок, уже в дверях, Александров вспомнил, что совсем запамятовал спросить, почему на крыле орла расположен герб с полумесяцем — ведь это явно мусульманский символ, — на что Жорка рассеянно ответил, что полумесяц, еще до завоевания турками-османами являлся символом Константинополя. На том друзья и расстались...
