Лев Прозоров - Слава Перуну!
В тени, в простенках между окон стояли, точно так же замерев истуканами, близнецы стоявших на лестнице стражей.
Девушки вокруг престола старательно пытались выглядеть такими же невозмутимыми, как их госпожа, но их выдавали подрагивающие руки и то и дело бросаемые на вошедших взгляды – испуганные и любопытные одновременно. Прозрачные глаза человека-ошкуя пусто смотрели поверх обнажённой головы Святослава и шлемов его спутников, но Мечеславу почему-то казалось, что видят они каждое движение в огромной гридне. Северные звери, рассказывал Радосвет, могли выглядеть неуклюжими и даже добродушными, но на самом деле потягались бы в резвости с рысью, а в лютости превзошли бы зимнюю волчью стаю или голодного шатуна. Взглядов охранников Мечеслав Дружина не чувствовал – похоже, секироносцы смотрели в пол под ногами.
– Доброго утра, матушка. – Святослав чуть наклонил голову.
– Госпожу называть Государы… – зарокотал было человек-ошкуй, утвердивший огромные белёсые руки на кожаном поясе с боевым ножом. Точнее, произносил он не так – славянская речь в жерновах его челюстей где дробилась, где вытягивалась, выходило «Кааспажуу нассыватт «каассуттааррры». Но тонкие женские пальцы в золотых перстнях приподнялись над резной соколиной головой, и похожий на ошкуя великан смолк. Святослав же, кажется, вовсе не замечал белобрысого верзилу.
– Где ты видишь утро, сын мой?
– Рано встаёшь, матушка, – так же почтительно заметил князь.
– Рано поднимают, – надменная улыбка скорее прозвучала в голосе женщины на престоле, углы губ остались неподвижными, как и приспущенные веки.
– В твои годы, матушка, не стоит подниматься неприбранной даже навстречу сыну, – тихо промолвил Святослав. В белом лице восседающей на престоле не двинулась ни одна черточка, но в гридне будто повеяло близкой грозой после этих слов князя. – Я мог бы и подождать.
– Подождать? Ты? Что-то не верится, сын мой, – холодно произнесла женщина на престоле.
– Кстати, а мой брат Глеб не встаёт так рано?
– Встаёт, – ответила всё тем же ровным голосом женщина. – Он уехал встречать наших гостей.
– Жаль, – медленно проговорил Святослав. – Мы давно не встречались с ним. Впрочем, с его дружиной ещё дольше. Удивлён, что ты доверяешь таким недотёпам охранять детинец. Охранники из них, как из соломы кольчуга. Тех, что у ворот, пришлось просто снять и заменить моими людьми. Благо, в Итиле не знают, что Киев стал настолько лёгкой добычей. Вернее сказать, был ею.
Веки княгини дрогнули, а тонко вырезанные ноздри на мгновение раздулись парусами в бурю. Впрочем, они тут же опали, а веки тяжело опустились.
– Да… не следовало и надеяться, что ты придёшь только с этими мальчишками, сын мой. Ты неразумен, но отнюдь не глуп – к сожалению.
– К сожалению? – князь поднял золотистую бровь над голубым глазом.
– К сожалению, – твёрдо ответила княгиня. – Неразумным лучше быть глупыми, чтобы внимать советам разумных или, по крайности, не мешать тем вести их.
Девушки, наконец, закончили заплетать косы княгини и скрепили их богато расшитыми косниками. Потом их свили в два тугих калача и скрепили длинными тонкими булавками, поверх которых повязали повойник и в завершение уложили шапку, укрепив булавками и её.
А Мечеслав вдруг понял, почему киевская княгиня прибиралась прямо на Соколином престоле. Она просто боялась, что в её отсутствие на престол сядет сын – и не выйдет разговора государыни с сыном, а будет разговор государя с матушкой. Настолько боялась, что предпочла дать дружинникам сына увидеть себя простоволосой – и не в своей горнице, а тут, в гридне.
Скорее приравнять Соколиный престол к лавке в девичьей, чем позволить сыну прикоснуться к нему.
Пожалуй, это и впрямь много говорило о правительнице Киева.
– Что ты называешь советами разумных, матушка? – негромко спросил Святослав. – Пытаться отдать свою страну под руку разорителю варяжской земли, отчины пращуров нашего рода, и мужа соплеменницы хазарских каганов? Это ли ты называешь разумным? Тогда мне следует благодарить Богов за неразумие.
– Немцы слишком далеко от нашей земли, как и греки, чтобы угрожать нам… – пальцы правительницы покоились на подлокотниках престола неподвижно, но голос был такой, будто она отмахнулась. – А чтобы хазарские каганы не питали лишних мыслей, мы и кормим дружину.
– Та дружина, что ты кормишь, матушка, по силам не то что войску каган-бека, но любой прохожей ватаге, – Святослав пренебрежительно дернул усом.
– Так устраивай дружину и не мешай мне устраивать землю, сын мой, – отрезала Ольга. – Разве новая вера сделает твоих дружинников плохими воинами?
– Давай поглядим, матушка, – пожал плечами под корзном Святослав. – Не сами ли кесари греков величаются, что в прежние времена владели землёю до самого закатного моря, той, что сейчас под сорочинами да корлягами, и саму Вретань-землю покорили? Только забывают сказать, что всю ту державу выстроили, когда своих Богов славили, а как поклонились распятому Мертвецу – остались на нынешнем клочке, только и знают, что бахвалиться не раздёрганными ещё ошмётками наследства кесарей-многобожников. Оскольд с них дань брал, Ольг Вещий с них дань брал, Игорь, отец мой, а тебе, матушка, муж, хоть в первый раз и не пересилил, а во второй раз и дань с них получил, и послов греческих заставил в Киев ездить. Не юродство ль будет мне, их наследнику, веру данников принимать? А болгары? Сколько раз сам Царь-город трясли, как ту грушу, а как Богов своих на Распятого променяли, теперь их правитель на царьградской цепи, как медведь скомороший на торгу, пляшет, а угры по его земле, как по своему двору, ездят. И ты хочешь, чтоб я той же дорогою пошёл? Да надо мной моя же дружина посмеется. И тысячу раз права будет!
– Ты смотришь не дальше острия своего меча, сын мой, – очерченные углём брови наконец двинулись, съезжаясь к переносице. – Но державы созидаются не только воинской силой. Посмотри вокруг. Эти стены возведены мастерами из Болгарии. Разве они не прочнее, не долговечнее, не красивее бревенчатых стен старых теремов?
Святослав улыбнулся:
– Матушка, не Распятый принёс людям умение строить из камня. Греки воздвигали каменные города, когда про него никто и не слыхивал.
– То греки, – покровительственно двинула уголками губ правительница Киева.
– Так в греках ли дело или в Мертвеце Распятом? – Святослав нахмурился. – Если уж мы такие сиволапые лесовики-дикари, то нам и Распятый ничем не поможет. Да вот только те же болгары, нашего же языка люди, как-то сумели за много лет до крещения и каменные города строить выучиться, и водопроводы по ним прокладывать. Матушка, я любой науке обучиться рад, которая Руси к славе и к пользе будет. Заплачу хоть мехами, хоть медами, хоть золотом, не будут брать – железом цену отмеряю. А Богами, честью пращуровой, душой своею – я и за венец над всею землёю платить не стану.
– Всё к мирскому и к плотскому сводишь, что в руки взять можно? – промеж прищуренных век полыхнуло гневом, пальцы на головах резных соколов побелели и скрючились, словно Ольга сама вот-вот готова была перекинуться хищной птицей. – Законом и порядком крепки страны христовой веры…
– Уволь, матушка! – уже откровенно рассмеялся молодой князь. – Весь белый свет про тот порядок да закон наслышан! Родоначальник нынешнего царя греческого сиволапым мужиком в Царь-город пришёл, в слуги царские выбился, государя и благодетеля своего удушил и сам царствовать сел. Нынешний царь Роман девку блудную на пристани себе в жёны подобрал да отца с нею в сговоре отравою опоил, мать в монастырь сослал. Это ли закон? Это ли порядок? Не будет на Руси такого порядка, покуда я жив. Да и ты сама…
– Слаавкаа! Браааатииик!!!
Сказать по чести, дружинники Святослава выхватили мечи. Да и истуканы у стен подались вперёд, подымая секиры. Два крика – вопль «Нет!!!» вскочившей на ноги Ольги и рык «Стоять!!» одноглазого Ясмунда – заставили воинов замереть, где стояли.
Через половину гридни диковинной яркой птицей с заморского ковра пролетело нечто – нечто, не заметившее ни обнажённых мечей дружинников Святослава, ни поднимающихся топоров княгининой стражи, ни двух воплей. Последних особенно, ибо само орало во всё горло, звонко и весело. С этим самым воплем и повисло на шее у пошатнувшегося Святослава.
Отойдя от первого потрясения, Мечеслав подумал было, что это девка. Слишком хрупкими и тонкопалыми были обвившиеся вокруг шеи князя руки, слишком узкими плечи, слишком тонким стан. Пострижено висящее на княжьей шее создание было вовсе несообразно – ни девичьих кос, ни коротко, под горшок, остриженных волос – так, ни туда ни сюда. На два пальца ниже уха.
– Славка! Ты чего так долго не был?! Я тебя – раз, два, три… я тебя пять лет не видел, Славка! Правда, я вырос?! Все говорят, что вырос! Славка, я так скучал, честно! – наконец существо отцепилось от княжеской шеи, и Мечеслав едва не сел на ковёр со сказочными деревьями и птицами, увидев на его верхней губе явственно пробивающиеся усы. – Ух ты, это твои? Слушай, Славка, прямо как в тех старинах про Ольга Вещего, которые дед Боян пел! Его тоже давно не было, правда же, жалко?! Такие грозные! Даже лучше матушкиных. А давай меняться! Я тебе две дюжины моих, а ты вот хоть этих восемь. Братик, давай, а?!
