Майкл Чабон - Союз еврейских полисменов
Он отпустил подбородок Ласкера и отступил на шаг. Ландсман и сам толком не понимал, почему записал этого бедолагу в бывшие «черные шляпы». Но… следы второго подбородка сына богатой семьи… Аура обвала… Исходя из этого можно было предположить, что не всю свою жизнь Ласкер провел бесштанным доходягой в дешевой гостиничке.
— Чем бы я только не пожертвовал, чтобы нежиться на солнечных пляжах Саскатуна…
В коридоре что-то загрохотало. В дверь толкнулись снаружи, и вот уже ввалились в номер двое работяг из морга со складной каталкой. Шпрингер сбагрил им корзину с вещдоками и авоську и удалился, поскрипывая одним из колесиков своей тележки.
— Дерьмо, — высказался Ландсман, имея в виду не труп и не морговских трудящихся, а перспективы раскрытия дела.
Его замечание поняли и приняли сочувственным покачиванием голов. Ландсман вернулся в свой номер к бутылке сливовицы и сувенирному стопарику, уселся на стул с лежащей на сиденье грязной рубашкой. Вынув из кармана снимок, пожертвованный ему Шпрингером, Ландсман впился в него глазами, изучая диспозицию, пытаясь понять, чей следующий ход и каким он должен был быть. Но фигур на доске переизбыток, в голове много не уместишь, а у него нет даже собственной шахматной доски, чтобы воспроизвести ситуацию. Через несколько минут Ландсман почувствовал, что засыпает. Но нет, нет, не надо спешить, ибо ждут во сне заевшие его эшеровские видения, крутящиеся шахматные доски, туманные гигантские грачи, отбрасывающие фаллические тени…
Ландсман разделся и залез под душ, потом улегся и полчаса лежал с открытыми глазами, вспоминая сестричку в ее «суперкабе», юную Бину летом восемьдесят шестого, вынимая воспоминания из отведенных им обложек. Он изучает их, как будто они записаны в пыльной книге, украденной из библиотеки, вникает в их блеск и туман… Через полчаса столь полезного времяпрепровождения Ландсман встает, надевает чистую рубашку, одевается и следует в управление, чтобы оформить документы.
5
Его научили ненавидеть шахматы отец и дядя Герц. Будущие родственники, товарищи по детским играм в Лодзи, посещали молодежный шахматный клуб Маккаби. Ландсман помнил, с каким энтузиазмом они рассказывали о посещении их клуба великим Тартаковером в один из летних дней 1939 года, о его лекции и демонстрационной игре. Гроссмейстер Савелий Тартаковер, гражданин Польши, прославился выражением: «Все ошибки здесь, перед вами, на доске; они ждут, чтобы вы их совершили». Он прибыл из Парижа с заданием от тамошнего шахматного журнала, чтобы осветить какой-то турнир и навестить директора шахматного клуба, с которым когда-то вместе гнил в окопах на русском фронте в армии Франца-Иосифа. По просьбе директора прославленный гроссмейстер согласился сыграть с лучшим из игроков клуба, юным Исидором Ландсманом.
И вот они уселись за столик, добродушный ветеран в знаменитом своем костюме и заикающийся от робости пятнадцатилетний вьюнош с бельмом на одном глазу, жиденькой шевелюрой и усиками, которые, если не приглядеться как следует, можно принять за пятно грязи. Как будто кто-то мазнул у него под носом пальцем, испачканым в саже. Тартаковеру выпали по жребию черные, и будущий отец Меира Ландсмана выбрал английский дебют. В течение первого часа Тартаковер играл невнимательно, почти не глядя на доску, не радуя болельщиков блеском мысли. На тридцать четвертом ходу он с некоторым пренебрежением предложил Ландсману-отцу ничью. Мочевой пузырь парня требовал внимания, уши горели, но он отказался, оттягивая неизбежное. Играл он с этого момента, базируясь лишь на чутье и на отчаянии. Он уклонялся, отказывался от размена фигур, надеясь на авось, на свое упрямство и на звериное чутье. Через семьдесят ходов, четыре часа и десять минут игры, Тартаковер, уже не столь беззаботный, как в начале партии, снова предложил сопернику ничью. Исидор Ландсман, почти ничего не слыша из-за звона в ушах, едва удерживая в себе рвущуюся на волю мочу, согласился. В более зрелые годы отец Ландсмана иной раз утверждал, что мучения, перенесенные им во время этого поединка, необратимо повлияли на его рассудок. Однако будущее принесло ему куда более суровые испытания.
Говорили, что Тартаковер заверил отца Ландсмана, что не получил от игры ни малейшего удовольствия. Молодой Герц Шемец, всегда очень внимательный к маленьким человеческим слабостям, заметил, что рука гроссмейстера, державшая спешно поданный ему бокал токайского, слегка дрожала. После этого Тартаковер указал на череп Исидора Ландсмана.
— Но все же лучше, чем быть вынужденным существовать там, внутри.
Не прошло и двух лет, как Герц Шемец, его мать и сестренка Фрейдль прибыли на аляскинский остров Баранова с первой волной галицийских беженцев. Их доставил известный «Дайамонд», войсковой транспорт-ветеран времен Первой мировой, расконсервированный по распоряжению министра внутренних дел Айкса и получивший имя в честь покойного Энтони Даймонда, неголосующего члена палаты представителей от Аляски — до того самого момента, когда в его биографию вмешался на вашингтонском перекрестке пьяный водила-таксист, обшарпанный шлемиель и мешуган Дэнни Ланнинг, герой евреев Ситки на вечные времена. Благодаря подвигу таксиста делегат Даймонд не смог провалить в комитете Аляскинский акт.
Тощий, бледный, дрожащий Герц Шемец спустился с борта проржавевшего, пропахшего жирной камбузной вонью «Дайамонда», ступил под сень аляскинских сосен. Всех новоприбывших пересчитали, отправили в вошебойку, сделали все положенные прививки и окольцевали, как перелетных птиц, согласно Аляскинскому акту от 1940 года. В кармане Герца Шемеца оказался «паспорт Айкса» — своеобразная чрезвычайная виза, отпечатанная на особой папиросной бумаге специальной маркой краской.
Отсюда — никуда ни на шаг. Об этом кричали крупные буквы паспорта. Ни в Сиэтл, ни в Сан-Франциско, ни даже в Джуно или Кечикан. Все прежние квоты на еврейскую иммиграцию в США оставались в силе. Несмотря на своевременную кончину Даймонда, Акт удавалось заставить реально действовать лишь с большим нажимом и при значительной смазке.
Вслед за своими предшественниками из Германии и Австрии Шемец с семьей и остальными галичанами попали в торфяную топь Кемп-Слатери в десяти милях от развалюх Ситки, центра бывшей русской колонии. В продуваемых насквозь жестяных бараках они полгода проходили акклиматизацию при помощи спецкоманды из пятнадцати миллионов комаров, работающих по контракту с Министерством внутренних дел США. Герц попал в дорожную бригаду, потом его направили на строительство аэропорта, где ему в кессоне, при разработке водонасыщенного грунта ситкинской гавани, кто-то высадил рукояткой лопаты два зуба. По прошествии многих лет, пересекая мост Черновиц-бридж, Шемец непроизвольно потирал челюсть и в глазах его появлялась какая-то отвлеченность. Фрейдль посещала школу в переоборудованном амбаре, по крыше которого постоянно колотил дождь. Мать ходила на сельскохозяйственные курсы, где ее учили обработке земли, технике вспашки и посева, применению удобрений, ирригации. Брошюры и плакаты по сельскому хозяйству, казалось, символизировали краткость не только аляскинского лета, но и их пребывания на этой неуютной земле. Миссис Шемец представляла себе Аляску в виде погреба или иного хранилища, куда ее с детьми поместили, как прячут клубни цветов, дожидаясь, пока почва отмерзнет и прогреется перед высадкой в грунт. Кто же ожидал, что почва Европы удобрится таким слоем крови и пепла.
Весь этот сельскохозяйственный ажиотаж закончился пшиком. Вместо семейных ферм и кооперативов Министерство внутренних дел занялось нефтью и горнодобывающей промышленностью. Японцы напали на Перл-Харбор, тут уж не до чудес северной агрикультуры… «Колледж Айкса» оставил евреев без присмотра, предоставил самим себе. Как и предрекал депутат Даймонд, народ рванул в Ситку, город вспухал, как на дрожжах. Герц изучал уголовное право в новом Техническом институте Ситки, в 1948 года окончил его и подрядился на работу в крупную юридическую фирму, открывшую здесь филиал. Сестра его Фрейдль, будущая мать Ландсмана, оказалась среди первых герл-скаутов поселения.
1948 год. Странные времена, чтобы быть евреем. Опасные времена. В августе оборона Иерусалима рухнула, защитники трехмесячной республики Израиль оказались разбиты, уничтожены, сброшены в море. Герц начал работу в фирме «Фен, Харматтан и Буран», а комитет Палаты представителей по островам и территориям начал пересмотр Акта о Ситке в свете изменившейся ситуации. Комитет, Конгресс, да и все население США не могли не заметить уничтожения двух миллионов евреев в Европе, варварского искоренения сионизма, судеб беженцев из Палестины и Европы. Еще сложнее оказалось не заметить изменения ситуации в самой Ситке. Население поселения возросло до двух миллионов душ. Нарушив условия Акта, евреи расселились по западному берегу острова Баранова, на Крузове, до острова Западного Чичагова. Экономика региона переживала расцвет. Американские евреи нажимали на администрацию. В результате Конгресс даровал Ситке «временный статус» федерального округа. Требования прав штата, однако, отвергли. «NO JEWLASKA», нет Еврейской Аляске! Такая аршинная шапка украсила один из выпусков «Дейли таймc». Ударение делалось на то, что статус временный. Сроком на шестьдесят лет. А потом — видно будет.
