Виктор Телегин - НаСССРи

            Все прошло гладко, и теперь женщина сидела у витражного окна, разглядывая других пассажиров.  На рейс 245, судя по всему, собиралась сесть группа детей с воспитательницей.

            Что-то ткнулось в ногу Абдурахмановой.

            Мячик.

            Карапуз в шортах и матроске подбежал к Лейле, поднял мячик. Женщина уловила сладковатый запах детских волос.

            Кроме детей посадки ждали несколько пожилых женщин, влюбленная парочка, два полицейских и китаянка, читающая книгу. Китаянка была красивая. Взгляд Абдурахмановой отметил васильковое платье открывающее стройные, загорелые ноги, высокую грудь, плавно поднимающуюся и так же плавно опускающуюся. Обута китаянка в легкие сандалии, демонстрирующие городу и миру аккуратные пальчики с ярко-красным педикюром. Такие пальчики приятно держать во рту, посасывать. А еще приятнее, когда они щекочут твой клитор… Лейла заерзала на стуле.

            Китаянка захлопнула книжку, спрятала в сумочку.

            Сердце Абдурахмановой почему-то забилось быстрее.

            Китаянка подняла глаза, посмотрела на Лейлу. Долго, строго. Встала и проследовала мимо Лейлы к туалету.

            Абдурахманова вспомнила суровые наставления Абдула Кизлярского, его несвежее лицо, запах изо рта… Мужик… Мерзкий, вонючий мужик.

            Язык Лейлы жаждал клитора. Она поднялась и направилась за китаянкой.

            Абдурахманова замерла перед рядом белых кабинок. В одной из них скрывается красивая китаянка. Уже пописала и ждет Лейлу. Какой приторно-сладкий вкус у только что пописавшей вагины!

            Лейла пошла вдоль кабинок, прислушиваясь.

            Белая дверь внезапно распахнулась перед женщиной и ударила ее в лицо. Абдурахманова охнула, падая на пол. Из кабинки вышла китаянка. Она улыбалась.

            -Я … я, - залепетала Лейла, размазывая по лицу хлещущую из носа кровь. – Я просто пописать…

            В глазах китаянки сидела смерть. Абдурахмановой стало так страшно, как никогда в жизни. Даже во время зачистки в лесах Урус-Мартановского района.

            -Кто ты? – простонала она.

            Си Унь приблизилась к Лейле и наступила ногой ей на живот. Взрывчатка вдавилась под ребра Абдурахмановой.

            -Рожать собралась? – холодно спросила Си Унь.

            -Да, я беременная, - соврала шахидка.

            -Рада за тебя.

            Си Унь вынула из сумочки небольшой пистолет с глушителем. Абдурахманова следила за ней, как кролик за выписывающим коленца удавом.

            -Не подумай, что мне жалко самолет, - сказала Си Унь. – Просто мне нужно лететь.

            Шахидка заплакала, глядя в дуло пистолета. Ей вдруг чертовски, до боли, до дрожи захотелось жить. Но жить было нельзя.

            Си Унь спрятала пистолет, и, ухватив шахидку за ноги, втянула труп в одну из кабинок. Плотно закрыла дверь. Подошла к рукомойнику, вымыла и высушила руки. Посмотрела в зеркало. Вынула из сумочки красную помаду.

            За иллюминатором кучерявились облака.

            Дети просили стюардессу принести лимонаду. Одна старушка усердно молилась. Пожилой мужик сбоку разглядывал ноги китаянки.

            А Си Унь читала книжку. Книжка называлась «Околоноля».

Пункт 10

            «Трясясь в пломбированном вагоне… Черт, не так»

            Алексей отошел от окна, за которым наматывались на клубок пустоты версты Империи. Сел к столику, отпил из пластиковой бутылки сыворотки.

            Он знал, что приказ Путина о его ликвидации усилен особым приложением; что по следу идет Спецподразделение Нацгвардии – отборные ублюдки, кормящиеся с руки Вождя; что Берлога и ее жители находятся под угрозой. Знал, но в данную минуту почему-то думал о запавшем в голову дурацком стихотворении.

            «Трясясь в вагоне… В каком вагоне, черт подери?»

            Рука потянулась за сигаретами, и он вспомнил.

            -В прокуренном! – голос Алексея распространился по пустому купе, как огненный шар при взрыве газа.

            -Трясясь в прокуренном вагоне… Как там дальше?

            Поезд замедлил ход. Показалась станция.

            «Он стал безмолвным и смиренным».

            Ну, нет, суки! Не дождетесь, чтобы он, Алексей Навальный, лидер свободцев (по имперской терминологии, берлогеров), стал безмолвным и смиренным. Мы будем бороться. Мы еще живы. Путин не сможет спать спокойно.

            Поезд дернулся и остановился.

            «Что такое?»

            Алексей подошел к окну.

            Полустанок. Похожее на деревенскую избу здание вокзала. Табличка: « 147 км». Ни души.  Сто сорок семь километров до Владибурга. До столицы Империи. До логова Путина.

            «Почему стоим?»

            За зданием вокзала – черный мартовский лес. Мрак.

            Алексей смотрел в окно. Он все ждал: сейчас платформа заполнится людьми в форме Личного Батальона, начнется проверка поезда. Но этого не случилось.

            Поезд тронулся.

            Алексей выдохнул, взял бутылку с сывороткой. Отхлебнул.

            Пока все идет по плану. Через два часа он будет во Владибурге, где его ждет встреча с загадочным мистером Б.

            Навальный вспомнил разговор с мистером Б по Телефону. Свободцам стоило колоссальных трудов установить соединение, внедрившись в линии китайской сотовой компании. Ради этого соединения погибла Воробушек. Мистер Б. говорил очень убедительно. Он назвал Код Немцова. Ему можно верить. Наверное.

            «Наверное, можно верить», - Алексей достал сигарету, закурил.

            Поднялся, подошел к зеркалу на двери купе. На него смотрела несимпатичная черноволосая женщина с ярко-накрашенными губами, с неаккуратно подрисованными глазами, одетая в кофточку с вырезом из которого выглядывали сиськи. Конспирация, блядь.

            Поезд пошатывался от скорости.

            Алексей почувствовал голод, наклонился, чтобы поднять сиденье и достать тормозок, заботливо собранный Кичановой.

            Тут-то все и произошло.

            Что-то громыхнуло. Алексей ударился головой об полку, упал. Снова грохот. Навального подкинуло, швырнуло к потолку, потом он закувыркался, ударяясь о твердость вагона.

            Последнее, что мелькнуло у него в голове:

            «Нечеловеческая сила в одной давильне всех калеча».

Пункт 11

            Последствия катастрофы были чудовищными.

            Чиновник для особых поручений Фондорин понял это сразу.

            Скорый лежал  под откосом, несколько мощных елей, переломленных, как спички, придавили его к земле.

            Однажды в детстве (таком далеком!) Петр Эрастович наблюдал, как его дед выволок из погреба крысу. Ножи крысоловки перерубили зверю хребет. Так вот поезд напомнил Фондорину ту крысу.

            -Петр Эрастович, - скользя по грязи, к нему спешил следователь прокуратуры Горчаков с двумя амбалами -  полицейскими и священником. Как ни были черны думы Петра Эрастовича, он не мог внутренне не улыбнуться комизму, с которым святой отец подобрал подол рясы, стремясь не окунуть его в слякоть.

            -Что случилось, Евгений Николаевич? – болезненно сморщившись, осведомился Фондорин.

            Горчаков подошел. Дышал тяжело, лицо и шею залила краска.

            -Ну, не молчите, - взмолился чиновник. – Говорите же. Сколько погибших?

            -На данный момент четыреста восемьдесят, из них девяносто восемь дети, - отрапортовал Горчаков и махнул рукой. – Да дело не в том.

            -Что значит не в том?

            Изумление с изрядной долей гнева отразились на холеном лице Петра Эрастовича.

            Как раз в этот момент мимо прошлепали по грязи санитары с носилками. Петр Эрастович прижал к носу платок. На носилках лежала девушка. Одна нога (Петр Эрастович взглядом опытного донжуана отметил аккуратные пальчики с хорошим педикюром) беспомощно свисала с носилок, а другой ноги… Другой ноги не было вовсе.

            -Боже милосердный Исусе Христе, - проговорил священник и, вдруг, отвернувшись, блеванул.

            Петр Эрастович взглянул на него: молодой, бороденка жидкая. Видно, рукоположен недавно и не насмотрелся еще. Впрочем, как и он, чиновник особых поручений Фондорин. Петр Эрастович почувствовал нечто вроде благодарности святому отцу, так как тот своим походом в Ригу отвлек его самого от рвотных позывов.