Валерий Белоусов - Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага.
— Ошибаетесь. Были и такие орудия, которыми подполковники командовали!
— Я таких орудий не знал-с! — парировал я.
Вершинин внимательно посмотрел мне в глаза и спросил на манер Остапа Бендера, посетившего собрание «Союза Меча и Орала»:
— Вы в каком полку служили?[6]
— Лейб-Гвардии Его Императорского Величества Тяжелый Артиллерийский Дивизион. — с достоинством ответил я.
— Какая система?
— Шестидюймовая осадная пушка обр. 1877 года в 190 пудов, модернизированная, с компрессором Дурляхова.
— Того самого, который хер потерял? — по-артиллерийский пошутил Вершинин (Русский генерал Дурляхер, с началом Великой войны, изменил фамилию на Дурляхов, что в очередной раз подчеркивает врожденную ксенофобию «ruski». Прим. Редактора) — Что заканчивали?
— Два курса Университета, физмат. Потом — Михайловское, ускоренный выпуск, с отличием. Выбрал Гвардию..
— Последнее звание в старой армии?
— Штабс-капитан.
— Не слишком ли Вы были молоды для четырех звездочек?
Я пожал плечами:
— Немцы помогли! Пришел на КОВ,[7] а как убили СоБа[8] — стал СоБом…(непонятные слова. Прим переводчика).
— Награды?
— Как у всех «Клюква» (Орден Св. Анны четвертой степени. Прим. Переводчика), Станислав третьей да Владимир четвертой, все с мечами…(Про золотое Георгиевское оружие я скромно промолчал, потому что — право слово! так и не понял, за что конкретно его мне дали. Батарейные остряки шутили — за то, что я очень хорошо и даже мило смотрелся в кинохронике Патэ.)
— Ну-ну…зайдем.
Мы вошли в комнату, похожую на монашескую келью. Стоящий посреди неё стол был завален какими-то чертежами, схемами, эскизами…
Вершинин решительно сдвинул в сторону весь этот хлам, вручил мне вытащенную из нагрудного кармана вечную ручку с золотым пером и сказал:
— Вот Вам задача…Координаты цели 47–12, 28–03, Оп -47–44, 28–12, ОН тридцать три — ноль, высота места цели 220, ОП-202, рассчитать ДЦТ, доворот от ОН…время пош…
— Одиннадцать двести, шесть — шесть-ноль! (Полная чушь. Как сообщил нам наш консультант, полковник артиллерии М. Суомолайнен, решить такую задачу в уме просто нереально. Прим. переводчика).[9]
Мой непрошенный экзаменатор взял лист бумаги, поскрипел перышком, хмыкнул:
— Ну-ну, лихо…Так. Цель — шоссе шириной десять метров, ВД — двадцать, плоскость стрельбы строго перпендикулярна фронту цели, получены наблюдения ЗР: три недолета и перелет. Определить вероятность попадания!
— Девять процентов…
— Э-э-э… это как?! Тут же шкалу рассеивания чертить надо…
— Зачем? У меня воображение есть…[10]
— А в голове у Вас что, арифмометр?
— Никак нет. Полено, к тому же дубовое…(Намёк на «Столик Поллена». Прим. Переводчика).
Вершинин внимательно посмотрел на Лациса:
— Посмотрим, посмотрим…но вроде ничего, нам похоже, пойдет. Вундеркинд…
6
— А вот у нас на хуторе хозяин, прежде чем нас, батраков, нанимать, сначала кормил, да и смотрел, как человек ест! — довольно потирая руки, ступил в разговор скромно до этого молчавший в уголке товарищ Лацис. — Мол, если он ест быстро и аккуратно, хлебушек зря не крошит, а в горсть крошки собирает и в рот сыплет, значит, так же аккуратно и пахать будет! Так что давайте-ка я Вас сейчас сначала покормлю!
Вспомнив тюремную баланду, я с омерзением передернул плечами:
— Спасибо! У меня все есть… — и показал чекисту авоську (Плетенная сетка, которую жители Совдепии постоянно носят с собой — авось что и удастся случайно купить! Прим. Переводчика) с тормозком (непонятное слово. Прим. Переводчика), которую мне наспех собрал добрый сосед. Помятуя о том, что запас карман не трет, а жулья в тюрьме больше, чем на Сенном, я ни на секунду не выпускал её из рук.
— Да Вы не беспокойтесь, у нас кухня своя, особая… — успокоил меня Лацис, — я и сам из их котла столуюсь!
(«Ну, ну — подумал я. — Знаем мы эти дела, плавали! Приходит на кухню ДПР пробу снимать, а баландер в белом колпаке уже выносит ему серебряную миску, в которой ложка стоит и свининки полфунта плавает…Тоже, из арестантского котла. Якобы…»)
Однако, местная столовая даже по внешнему виду произвела на меня самое отрадное впечатление. Столы были покрыты белейшими, хрустящими от крахмала скатертями, на столешнице сверкали нержавеющей сталью приборы, и даже со столовыми ножами![11]
Очень милая официантка, в кружевном фартучке поверх серого тюремного халата, изрядно укороченного, так, чтобы продемонстрировать пару стройных ножек в тоненьких фильдеперсовых чулочках, с блокнотиком в руках, нежно прощебетала:
— Добренький вечерок! Чего изволите из салатиков? Есть бускетта с помидорами и базиликом, баклажан по-пармски с ветчиной, руколла с лисичками…
— А человеческой еды у вас нет? — осторожно спросил её я.
— Ольвье есть! — презрительно фыркнула носом подавальщица.
— Вот! Оливье и несите… — распорядился Лацис. — Побольше, сразу на троих.
— Так вам что, нести целый тазик? — уточнила ехидно официантка, насмешливо блеснув золотой фиксой. — А из горячего чего будете? Остались только телячья печень по-венециански, салтимбока с картофельным пюре, домашние котлетки…
— Хватит! — взмолился Лацис. — Вот, котлетки и несите! Побольше…
— Чего побольше? — уточнила девушка.
— Всего побольше. И чаю, прямо в чайнике. И хлеба?
— Вам какого хлеба — нашего фирменного, горячего фокачо?
— Нам бы черного…Нет, надо повара менять. — с уверенностью констатировал Лацис. — Повар, знаете, у нас здесь из бывших шпионов, он до ареста в итальянском генконсульстве работал. Там и набрался всяких безобразий…Хорошо хоть, эту самую, как её… пиццу, перестал печь! А то сварганит не пойми что — пирог, не пирог?… навалит туда все, что под руку попало, и как это можно было потом кушать? Или одними макаронами душил… Паста, говорит, паста!..А то я не знаю, что такое паста. Паста — она в тюбике…Ей зубы чистят!
Пока мы смотрели вслед ушедшей на кухню официантке (а зрелище того стоило! Как же некоторые барышни умеют интенсивно кормой вертеть! Влево-вправо, влево-вправо, раз-два, раз-два!) Вершинин, задумчиво вертевший в своих тонких, аристократических пальцах вилку, несколько смущенно спросил меня:
— Э-э… а все же, извините меня, старика…но как Вам удалось мою первую задачку решить? Без логарифмической линейки, в уме?
— Да, ерунда… — смущенно ответил я. — Тангенс угла отклонения я в уме вычислил, а таблицу десятичных логарифмов я наизусть знаю…Выучил.
— Но ЗАЧЕМ Вам это было надо? — изумился старый артиллерист.
(…Зачем… Когда человека, связав «салазками», так, что его пятки прижимаются к затылку, спускают по обледеневшей лестнице с Секирки (Секирная гора, она же Голгофа — крутая возвышенность на Анзерском острове Соловецкого архипелага. Прим Переводчика), это — лютая смерть…Хуже неё — только когда раздетого до исподнего зэка привязывают летом на болоте, «на комарика». Тогда смерть приближаться будет гораздо дольше…Мало кто на болоте умирал, не сойдя предварительно с ума.
Но уморить на Соловках могли и не прибегая к таким экзотическим способам.
Например, отправив в кандей. (Карцер. Прим. Переводчика).
Всего лишь на одну ночь! Чего уж там, всего-то не струганные нары, из одежды — солдатское бязевое белье…Только вот в окне, кроме решетки, ничего нет! Летом оно бы и ничего, только вот ледяная вода под ногами плещется. Зимой эта вода замерзает.
И ты замерзнешь, если присядешь хоть на минутку! Присел, значит уснул. Значит, утром твой мерзлый труп вытянут и сложат под башню, в штабель, до весны…
Вот я и ходил из угла в угол, босиком по льду, всю ночь. От стены, покрытый потеками желтого от мочи льда, до стены, покрытой искристо сверкающей даже под тусклым светом семисвечовой лампочки изморозью. А чтобы не уснуть, учил наизусть таблицу десятичных логарифмов, которую мне вертухай в кормушку подкинул — мол, образованные без чтения скучают…)
… — Да так! — грустно ответил я Вершинину. — От скуки выучил…
— И еще вопрос. — на этот раз Вершинин смотрел на меня тяжелым, немигающим взором. — Вы у красных… мн-э-э… воевали?
— Да, пришлось.
— Где?
— Восточный фронт.
— Значит, встречаться в бою нам с Вами не доводилось… И слава Богу! Я-то сам у Антона Ивановича (Деникин. Прим Переводчика) был, с самого начала и до самого Новороссийска… И что же, Вы и награды от красных имеете?
— Никак нет. Оказался недостоин. Да если бы и вручили — я всё одно считал бы невозможным носить знаки отличия за участие в братоубийственной Гражданской войне…
— Ну, ведь Добровольцы орден Св. Николая нашивали, и еще Кресты за Первый Поход…
