Орел и Ворон - Даниил Сергеевич Калинин
Но чтобы сказал Скопин-Шуйский о своем стрелецком сотнике, бредущем по лагерю с выпученными от удивления глазами, восторженно рассматривающего все вокруг и безостановочно бубнящего себе под нос? Особенно, если бы ему удалось расслышать, что именно Тимофей Орлов по прозвище «Орел» говорит:
— Значит, коли я теперь полностью владею «аватаром» после разговора с князем, будущее изменилось — и мое сознание застряло здесь?! А меня ТАМ, получается, уже и нет?! Но как же, как же Стасик… Неужели погиб с фон Рониным?! Надо спешить! Надо вернуться, надо как можно скорее вернуться…
Наверное, Михаил Васильевич счел бы, что потеря друга очень сильно ударила по его гонцу — и тот тронулся умом. А раз так, то и предупреждение его может быть передано не старцем, а выдумано безумцем!
Да, наверняка бы молодой воевода так и подумал бы, с радостью поверив в то, что дядья его на самом деле не желают травить…
А потому очень даже хорошо, что воевода сейчас не мог слышать сотника!
Путь в Перяславль-Рязанский встречал обычной городской суетой. По Большой Московской дороге двигались возы и вышагивали по пыльной дороге жители городских слобод. Солнце пекло беспощадно, так что даже вездесущие мошки попрятались. — А ну, пошли прочь! Вот я вас! — замахнулся на сгорбившихся путников безусый юноша. — Угомонись, Степка. Остынь — казацкий сотник выдохнул в густую русую бороду. — Да я-то что, Василий Петрович? Сами под ноги кобыле бросаются. — развел руками десятник. Шагающие действительно перекрыли дорогу и только после внушения отошли. Василий Ушак ничего не ответил, чем ближе они приближались к городу, тем сильнее его охватывало непонятное смятение. Правильно ли он поступил, разделив отряд, что Прокопий Петрович к князю Михаилу послал? Но уж больно добычу взяли странную. Сотник воеводу уважал, пусть за глаза его многие и называли худородным. Многое они вместе прошли и пережили. Со времен царя Бориски Василий находился при воеводе. Видел как Прокопий зубами скрежещет, ждет возможности Годунова сбросить. И случилось. Помер Бориска. То ли отравили, то сам грешный преставился. То-то воевода радовался. Сразу же поддался уговорам Басманова и Голицина перейти на сторону царевича Дмитрия. Кто там теперь знает самозванец то был али нет, но сотник своими глазами царевича видел и о делах его слышал, царь был добрый. Вот и Прокопий Петрович так думал. Воевода имел знатное уважение среди детей боярских, а вместе с ними на сторону явившегося царевича перешла дружина не только Переяславля-Рязанского, но и других городов поблизости. Доверяли словам и делам Прокопия Петровича сильно. Сотник вытер пот со лба. Их разделенный отряд въезжал в одну из слобод, вплеснувшихся за городские стены. Избы стояли одна к одной, редко когда у такого жилья виднелся небольшой участок. Зимой жилье топилось по-черному, так что труб на крышах не было. Люди здесь жили по большей части мастеровые и каждый занимался своим делом. А за домами виднелась небольшая, но красивая срубная церковка, а за ней еще. — Как думаешь, Василь Петрович, воевода нас не заругает? — поравнялся с ним десятник. — Тебе-то какая с того беда, Степка? — нахмурился сотник. — Ругать если что он меня будет, вы мой приказ исполняли. И до сих пор считаю, что верно мы поступили. В голову полезли темные мысли и Ушак снова погрузился в прошлое. Кинул клич воевода Ляпунов и к войску присоединились служилые люди из других южных городов, чтобы царевичу помочь. А спустя время под Кромами, Прокопий Петрович своим примером доказал, что в царя нового верит и служить ему будет честно. Ну и сотник его примеру последовал. А как не последовать ежели служба ратная? Но не долго царствовал Дмитрий Иванович. Не понял народ православный его обычаев странных. Недовольство зрело. Прокатились по городам и весям слухи, что царь самозваный в Кремле сидит. Посты церковные не блюдет, нарушает предков обычаи в одежде и жизни своей. Иностранцев дюже привечает, так, что аж на полячке католичке жениться собирается и войной на Турцию и Швецию пойти решил. Раздражало народ то, что царь прямо насмехался над московскими обычаями, одевался в иноземное платье и будто нарочно дразнил бояр, приказывая подавать к столу телятину, которую наш народ не ест. Но больше всех недовольны бояре были, что царь Дмитрий новых людей при себе возвысил, несмотря на слабую знатность. Во главе недовольных конечно же встал Васька Шуйский с сотоварищи: Голицыным, Куракиным и особами духовного звания из Казани да Коломны. Даже убийство царя задумали, но не вышло ничего: поймали татей неизвестных, да толпа городская их сама и разорвала. Народ царя поддерживал, да и любил, вестимо. — Василь Петрович, как через город пойдем? Через Ямскую слободу и Гору Скоморошью или через Острог? — поравнялся с сотником его подчиненный. — Через Острог пойдем, нечего нам круги кружить, нужно быстрее воеводе доложиться. — солнце и не думало прекращать жарить и сотнику постоянно приходилось вытирать со лба и щек липкий пот. Не хочешь, а позавидуешь иноземцам с голыми лицами. За домами было видно дымящую кузню Алексия. Сотник поймал себя на мысли, что нужно обязательно заехать к нему по поводу новой сабли, но это только после встречи с Прокопием Петровичем. Мало ли как он отреагирует на самовольство сотника. Отряд Ушака двигался между Архиерейской и Черной слободой. Разница была разительная. Владычная слобода, аккуратная и по церковному чистая находилась на небольшом возвышении над Черной, даже своим местом показывая свое положение. Часто между жителями возникали распри, даже между теми, кто в соседних дворах проживал, а все потому, что подати у слободских и горожан разные были. Черная Посадская государю платила, а Белая Архиерейская не в казну, а лично архиерею отчитывалась. Хорошо, что совсем недавно весь торг в Черную слободу перенесли, а так и до бунта было недалеко, а народ здесь горячий. Горячий народ был и в Москве. После свадьбы царевича Дмитрия на полячке, народ безмолвствовал, но после того как за ней явились ляхи по дворам все больше начали распространяться слухи о неправильности царя. После свадьбы поляки в пьяном разгуле врывались в дома москвичей, пытались насиловать женщин, грабить прохожих. А панские гайдуки, в пьяном помешательстве стреляли во все стороны из пистолей и кричали, что царь им не указ, ибо король польский и они сами посадили его на русский престол. Народ ждал. А вот Васька Шуйский ждать не стал, а решил
