Андрей Десницкий - Угарит
Сначала все эти посиделки ужасно раздражали: ну и так дорога далекая, сколько дней еще идти, могли бы сегодня добраться если не до Хамата, то хотя бы до Киннерета, а такими-то темпами… Этак мы еще неделю только до Иерихона топать будем! А потом я смирился. Это была жизнь – и она текла здесь совсем другими темпами. Там, у нас, и новости были совсем иными: где чего взорвали, кого кем избрали, какая звезда с кем поскандалила. А тут: прошлой ночью улов был хороший, и виноград в этом году уродился отменный, а вот смоквы не очень, водянистые и не такие сладкие, и вот пшеницу только что посеяли. Ранние дожди пришли вовремя, есть надежда на добрый урожай зерна. У соседа сноха родила здорового мальчика, корова тоже скоро отелится. А что там в Тире, торгуют ли по-прежнему? Здоров ли тамошний царь? Не воюет ли? А в Иерусалиме царь, говорят, совсем стал старым, но вроде еще не помер, вы поторопитесь, вдруг не застанете. Давидом его, кажется, зовут…
Вот так они и жили, не торопясь, и узнавали, если с нашей точки зрения рассуждать, за всю свою жизнь меньше новостей, чем мы за один только день. Но зато каждую новость они понимали и принимали, каждую – проживали как свою. Как выпивали плошку кислого молока – обстоятельно, медленно, а после утирали усы и бороду рукавом.
А в пути, мерно покачиваясь на осликах, осталось нам только разговаривать. Я сначала всё нетерпеливо наседал на Ахиэзера. Еще бы, человек из будущего! Только он отвечал на мои расспросы скупо и неохотно. Говорить о счастливом Европейском Сообществе образца 2067 года, откуда он прибыл, отказался наотрез – дескать, это нарушает этику хронодайва. Аквалангисты, спускаясь под воду, не бросают там свои пустые баллоны, так и хронодайверы не должны оставлять артефактов, но пуще того – сведений о будущем тем, кого оно не касается.
Впрочем, по репликам его, да по самой манере поведения было ясно: всё у них там в целом хорошо, никаких глобальных катастроф, разве что скучно немного живется. Технология продвинулась намного вперед, границы Сообщества тоже простираются у них от Атлантики до Урала, где-то на периферии кто-то с кем-то воюет, а так – ничего особенного. В общем, никаких новостей, по сравнению с отелом коровы и урожаем смокв.
И что он тут делает, хрондайвер наш научный, тоже он нам не рассказывал. Дескать, собирает себе потихонечку информацию и ставит маленькие эксперименты.
– Эксперименты? – удивился я, – а как же баллоны с воздухом? Принцип невмешательства?
– Ну что ты, – усмехнулся в ответ Ахиэзер, – это не баллон. Это так, рукой перед мордой мурены помацкать, посмотреть, как она себя поведет. Анализ естественного поведения в естественной среде обитания.
– А если укусит? – спросил я немного ехидно.
– Может, – согласился он, – но есть аптечка.
– А как же бабочка? Был такой рассказ Бредбери… Там человек в прошлом бабочку раздавил и из-за этого всё в его настоящем поменялось. Фашистский режим установился и всё такое прочее.
– Мурену в любом случае мочить не будем, – оживился он – а рассказ я читал, он известен. Фактор бабочки, в теории хронодайва это так и называется. Во-первых, рассказ совершенно ахмачный.
– Какой-какой? – переспросил я.
– В вашем времени еще так не говорят? Ну, ступидный. Неумный, вот. Дурацкий. Вот смотри… Там от одной бабочки всё поменялось. Но они замочили целого динозавра, причем на пару минут раньше, чем в исходной реальности. Он упал не совсем так и не совсем там, где должен был. Сколько он лишних жучков-мучков и прочих инсектов передавил при падении? Какие не успели упрыгать-улететь? А сколько не передавил, потому что еще не припрыгали? А потом, когда этот хронодайвер пошел вынимать у него свинец из туши, ой-бой, там что, по дороге ему давить некого было? Да они там целый инсектерариум уничтожили! А одна всего бабочка, видите, сразу фашизм-машизм…
– Слушай, – перебил его я, – почему ты всё время говоришь на «м»?
– Это как? – не понял он.
– Ну, «фашизм-машизм».
– А разве в вашем времени так не говорят? Пардон, дустум…
– А в вашем говорят? На русско-англо-таджикском?
– Нормальный такой русский язык, – отозвался он, – чисто казуальный. Так вот. Называется осциллят-эффект. Незначительные возмущения поля не влияют на его конечную структуру. Попасть в резонанс теоретически возможно, но никому еще не удавалось.
– Это как? – не понял я.
– Резонанс. Если по мосту идет человек, колебания шагов могут совпасть с колебаниями моста. Войти в резонанс. Но это ничего не значит. Если по мосту пойдет тысяча солдат, и они пойдут в ногу, и будет резонанс – мост может рухнуть. Вот так и мы: раздавили тут бабочек, поели баранов-мара… пардон. Поели баранов. Ничего страшного, вырастут другие. Если придет сюда тысяч пять хронодайверов и съедят всех баранов, могут войти в резонанс. Начнется ашмак-ёк… голодовка. Будут траблы. Или если я продиагностирую царя Давида, дам ему медицину и он проживет на десять лет дольше – смешаются все трэды, история изменится. Я не стану этого делать, дустум.
– Ну хорошо… а всё-таки, почему ты не хочешь рассказать нам про историю нашего мира после 2008 года?
– Я уже тебе объяснял.
– Ну, это официально. А если в частном порядке? Можно же не про всё сразу…
– А ты уверен, – он посмотрел на меня с хитрым прищуром, – что это вообще будет история вашего мира? Что вы действительно окажетесь в нем, даже когда вынырнете?
– А какого же еще, – опешил я, – ты ведь тоже оттуда, только на 60 лет позднее…
– Не совсем так, – начало объяснять он, – смотри. В вашем мире уже ведь открыли неопределенность-эффект, так? Когда есть электрон – и нет ясности, в какой точке пространства он находится. Или этот, Шрёдингер, посадил кота в ящик, не кормил-поил, и теперь никто не знает, помер кот или нет, пока ящик не откроют, да?
– Ну да, – усмехнулся я такой живодерской трактовке.
– Всё зависит от наблюдателя, – удовлетворенно кивнул он, – есть в экспериментальной истории такое положение, называется Расёмон-парадокс.
– Это по такому старому фильму, да?
– Ну да. Мы знаем, что произошло некоторое событие, но мы не знаем, как именно произошло. Мы опираемся только на показания шахидов… то есть айвитнесов… ну, свидетелей. Они рассказывают нам свои версии, каждая из них в равной мере вероятна. Всё зависит от наблюдателя.
– Но результат-то известен?
– В том фильме – да. А если он вдруг не известен? Вот смотри – сейчас в Иерусалиме, допустим, произошло некоторое событие. Я предполагаю, что царь Давид жив, а тот пастух – что нет. Пока мы не прибудем в Иерусалим, мы этого не узнаем.
– Как и Шрёдингер про своего кота.
– Именно так. Теперь смотри: мы можем предположить множество других событий. Например, что после смерти Давида его царство распадется. Или что начнется гражданская война. Или что Египет… нет, в данный период Египет не начнет инвазии. Это отпадает. Но распад царства, гражданская война или мирный переход власти – события примерно равной для нас вероятности, так?
– Да.
– И пока мы находимся в этой точке, мы не знаем, какое произойдет.
– Но в Библии написано, что…
– Да. Это взгляд наблюдателя. А если бы его не было? Ведь можно себе представить мир, где Давид живет еще десять лет, или умирает на десять лет раньше? Где его царство распадается или, напротив, становится великой империей? Где вся история вообще идет совершенно не так?
– Можно.
– Так вот, мы считаем эти миры равно возможными и потенциально существующими. Всё зависит от наблюдателя: если он попадет в такой мир, этот мир окажется существующим.
– А мы тут причем? – не понял я, – почему наш мир 2067 года и твой мир того же года могут оказаться разными?
– Ну вот смотри… – продолжал он свою лекцию, терпеливо и уверенно, как и полагается настоящему ученому, – мы находимся в некоей точке. Из нее выходит сразу пучок возможностей. Когда ты глядишь назад, ты видишь только реализованные возможности. Развитие выглядит линейным. Но когда ты глядишь вперед, ничего не ясно, возможности ветвятся на каждом шагу. Ныряя в прошлое, ты скользишь вниз по этой линии. И вынырнешь, согласно нашей теории, по той же самой линии. Но из этой точки выходят и другие линии, их бесконечно много. Если ты встретил в этой точке другого дайвера, откуда ты знаешь, по какой линии спустился он?
– Подожди… так что, у нас может быть разное будущее? Ты можешь быть из другого вероятностного мира?
– Вполне, – подтвердил он.
Я задумался… Да не то слово! Я просто впал в ступор. То есть вот рядом со мной едет вариант моего собственного будущего? Притом один из многих? У нас общее прошлое, а дальше, дальше всё зависит от наблюдателя?
Я стал расспрашивать Ахиэзера о его мировой истории вплоть до нашего с Юлькой года, и выходило, что она у нас действительно общая. В чем-то различались оценки, например, обе Мировых войны XX века он привык называть «Второй Тридцатилетней войной» или «Еврогражданской», как еще в школе в курсе европейской истории выучил, ну и что с того? У нас первую из них тоже называли то «Второй Отечественной», то «Великой» с большой буквы, то «империалистической» с маленькой, то, наконец, «Первой Мировой». А длились обе мировых войны с перерывом вместе как раз тридцать один год, и состав сторон не сильно менялся, так что, глядя из далекого будущего, как раз и выходило что-то единое, состоящее из двух таймов и перерыва между ними.
