Борис Батыршин - Египетский манускрипт
И верно. Круг исторической реконструкции достаточно узок; а уж владелец такого роскошного мундира был бы замечен давным-давно. И тем не менее доктор был уверен – он не видел «конногвардейца» ни на одном из военно-исторических праздников.
– Простите, барон, – церемонно обратился Каретников к незнакомцу. – Ваш мундир – кавалергардского полка, кажется?
– Лейб-гвардии Кирасирского Его Величества, – с удивлением ответил кавалерист. – Ротмистр Корф, к вашим услугам. Простите, а мы разве знакомы?
– Увы, нет. Я услышал, как назвал вас рядовой, – Каретников кивнул на молодого человека. – Вот и позволил себе…
Подобные вещи были в обычае среди реконструкторов: если кто-то воспроизводит некий образ и хочет, чтобы его называли определенным, соответствующим ему способом, – почему бы не порадовать коллегу?
– Каретников, Андрей Макарыч, – в свою очередь представился доктор. – Штаб-ротмистр медицинской службы Ахтырского гусарского полка!
– Гусар? – восхитился «барон». – Рад, весьма рад, не ожидал! А где ваш полк?
– Вон там, у плац-театра, – ответил Каретников. – На лугу, у самой реки, с лошадьми. Хотите взглянуть? Мы как раз туда собирались, верно, барышни?
Евгения Александровна и ее спутницы с готовностью закивали, не отрывая от барона восхищенных взглядов. Каретников усмехнулся. Барышни – они во все времена одинаковы…
– Так составите нам компанию, барон? И, кстати, – вы с вашим спутником разве не участвуете в баталии?
В 1879 году на участке Московско-Ярославской железной дороги пустили до Сергиева Посада особые, «дачные» поезда из немецких вагончиков фирмы «Пфлуг» – с открытыми поручневыми площадками на торцах. Билет в такой вагон стоил шестьдесят пять копеек, против обычных восьмидесяти. Дачные поезда ходили три раза в день и делали по пути до Сергиева Посада по пять-шесть остановок; одна из них как раз и была платформа «Перловская», от которой рукой было подать до поселка, где жили на даче господа Овчинниковы.
Яша решился ехать к Николке не сразу; после беседы, подслушанной в Григорьевском низке, он проследил за Геннадием, Дроном и студентом-кокаинистом – и выяснил, что обитает тот в «Аду», заброшенном барском доме на Большой Бронной, населенном почти сплошь студентами. Слава «Ада» соответствовала названию: по Москве шептались, что домина этот – рассадник карбонариев и бомбистов, и там витает еще дух нечаевского кружка.
В сам «Ад» Яков соваться не решился и, дождавшись, когда Геннадий с Дроном уйдут, навел справки об их спутнике. Звали его Владимир Порфирьевич Лопаткин, мещанин из Самары; учился он в Императорском Московском техническом училище, проживал в «Аду» уже третий год, заработав за это время репутацию отъявленного бунтаря и кокаиниста.
Сам Яков не узнал во Владимире Лопаткине бомбиста, чуть не спровадившего его с друзьями на тот свет; это стало ясно из разговора Геннадия с Дроном. Гости из будущего имели к студенту-бомбисту какой-то интерес, но делиться им не собирались ни с Никоновым, ни с бароном, ни с кем-то еще.
Все это было крайне подозрительно и отдавало нехорошим душком; и Яша, здраво поразмыслив, решил посоветоваться с Николкой. В конце концов, только на него Яков мог положиться полностью; даже Корф, хотя и был Яше симпатичен, не вызывал пока такого доверия.
Николка выслушал его со всей серьезностью. Сам он не испытывал подобных чувств по отношению к новым знакомцам лейтенанта, однако же вполне доверял Яшиному чутью. В итоге было условлено, что тот продолжает тайное наблюдение за студентом Лопаткиным, не оставляя, впрочем, вниманием и Геннадия. Заодно Яша припомнил и о том, что пристрастный к кокаину бомбист работает на злодея Ван дер Стрейкера, так что упускать его из виду никак не следует. Николка, осознав важность задачи, немедленно вызвался помочь.
Предстояло нанести визит бельгийцу, так что Яша собирался наладить с Николкой связь с помощью оставленных Олегом Ивановичем раций. Иностранный злодей уже успел доказать, что крови он не боится, – а значит, пусть за каждым твоим шагом следит добрый друг, готовый, если надо, прийти на помощь.
Но на деле это оказалось не так просто. Привыкнув к мысли о всемогуществе техники двадцать первого века, Яша и мысли не допускал, что у нее могут быть хоть какие-то ограничения. Спасибо Николке, который изучил приложенную к приборчикам инструкцию; правда, многого из того, что там было написано, он не понял, но главное уловил.
Дальность работы в городе – 3–5 км.
Дальность работы в лесу – до 10 км.
Николка пересчитал километры в привычные версты, и мальчики приуныли. Выходило, что рации будут работать всего-то версты на две, может, на четыре – да и то если позволят загадочные «условия приема». А от Перловки до Хитрова рынка, куда, собственно, и собирался Яков, никак не меньше десяти верст.
Оставалось одно: в условленное время Николка приезжает в Москву и находит место, откуда они с Яшей будут слышать друг друга. И дальше – «действует по обстановке»: еще один заимствованный из будущего оборот речи.
Что ж, решено; мальчики условились и о времени «выхода в эфир», и об особых словах – на случай, если придется говорить при посторонних. Так, Дрона договорились именовать «дылдой», Геннадия – «очкариком», а бомбиста Лопаткина после недолгого спора было решено оставить «студентом».
Вечерело; Яков трясся в вагончике дачного поезда и обдумывал планы на завтрашний день. Главное – это, конечно, поиски бельгийца; молодой человек не сомневался, что студент Лопаткин в самом скором времени выйдет на связь со своим заграничным покровителем. Колеса «пфлуговского» вагончика усыпляюще стучали на стыках рельсов, и Яша, пристроившись в углу деревянной скамьи, задремал.
Комментатор старался вовсю: «Благодарим всех участников фестиваля «Времена и Эпохи – 2014» за великолепное зрелище, напомнившее нам, москвичам, о столетнем юбилее грозных событий начала двадцатого века, о Первой мировой войне; о славе русского оружия и о патриотическом духе наших дней!»
По рядам реконструкторов прокатилось слитное «ура»; старались все: и русские пехотинцы в гимнастерках цвета хаки, и немцы в фельдграу, и стоящие на фланге сумские гусары – белорусский клуб, чья эффектная сабельная атака, вслед за трещавшим пулеметами «Остином»[70], завершила потешную баталию.
Корф сидел на тонконогом гнедом коне; животное нервно прядало ушами после каждой волны приветственного клича. После третьего «ура» барон вырвал из ножен палаш, вскинул его в приветственном салюте. Ряды опять взревели, а барон, чуть помедлив, опустил руку, держа палаш наотлет, и поднял коня на роскошную вертикальную свечку, заставив на несколько секунд замереть в этой позе.
Теперь взревели и трибуны: зрители, окружавшие поле, неистово приветствовали барона. Вокруг Корфа, превратившегося на миг в конную статую, жужжал маленький квадрокоптер телевизионщиков, но барон не обращал никакого внимания на мудреный аппарат: в глазах его проходили по Царскосельскому плацу ряды Конной гвардии и преображенцы…
– А ведь хорош! – Уланович, бессменный руководитель одного из известнейших клубов исторической реконструкции «Литовский уланский полк», восторженно подтолкнул Каретникова локтем. – И где вы, батенька, откопали эдакого молодца! Удивительно, однако, как это мы его раньше не приметили…
Матвей Петрович привел Корфа к кавалеристам, готовившим лошадей для предстоящей баталии, примерно за полчаса до ее начала. На плац-театр уже подтягивались нестройные колонны пехоты, фыркали моторами броневики; однако же кавалерия, чей выход был запланирован лишь под конец выступления, пока не торопилась.
Увидев лошадей, барон приободрился: механические и градостроительные чудеса, которых он вдоволь насмотрелся за последние три с половиной часа (Ромка вез Корфа в Коломенское на такси, и барон всю дорогу не отрывался от окна), уже порядком его утомили. Так что он искренне обрадовался и лошадям и людям в непривычной его глазу военной форме, с саблями на портупеях; и родным до боли запахам навоза и лошадиного пота, пропитавшим мундиры этих потешных, но все же таких серьезных кавалеристов.
Больше всего Ромка боялся, что барон в такой ситуации поведет себя высокомерно, – в самом деле как еще конногвардейцу, аристократу, кавалеристу до мозга костей реагировать на этих «конников выходного дня», нацепивших царские мундиры на потеху зрителям? К счастью, он ошибся. Корфу хватило такта понять, что люди, предающиеся этому странному, на его взгляд, занятию, на самом деле горячо увлечены своим делом. А если они сидят в седле не так, как это подобает чинам регулярной русской кавалерии, – так это вполне простительно для тех, чья жизнь проходит в окружении мудреных механизмов.
