Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
— Ты ж вроде зареклась лечбой заниматься? Помнится, даже зарок кой-кто давал, — после паузы проскрипел гость.
— Займешься тут, коль сабелькой стращают, — недовольно откликнулась бабка. — Я уж и порчу грозила напустить на того, кто его привез, и сглазить его, он ни в какую — лечи, старуха, не то голова с плеч. Чистый душегубец.
— Так ты б и напустила, — ехидно заметил гость, — Али и тут смертный грех почудился? — И он скрипуче засмеялся, после чего у меня отпали последние сомнения.
То есть их и раньше практически не было, так, самую малость, а теперь и они бесследно улетучились. Долгорукий там сидит, больше некому. Князь Андрей Тимофеевич собственной персоной. Он же — мой будущий тесть.
— Хошь ты и князь, но с умишком у тебя худовато ныне, — безапелляционно заявила Лушка. — Сам помысли: порча не сразу в силу вступает, времечко ей надобно. И што мне с нее проку, когда моя голова с плеч упадет? Он и опосля уезжать не хотел — притулился к моему тыну и все ждал, пока хворый в себя придет. Целый день просидел. Пришлось выйти и сказать, чтоб езжал отсель, да пообещать, что поставлю я на ноги его боярина. Еле выгнала. Да перед отъездом посулил, ежели сбрехала, голову с плеч, а тот, как на грех, все никак в себя не приходил. Я уж все испробовала — ни в какую. Пришлось дурищу свою загнать, чтоб телом дыру закрыла, из коей его силушка убывала.
— А что за боярин? — настороженно осведомился Андрей Тимофеевич.
— Да не боярин он — так, сын боярский из худородных. Всего и слуг — стременной, и тот шальной, да второй, посмирнее. Да ты сам и глянь, ежели хошь.
— А не разбужу?
— А мне почем знать, — хмыкнула бабка.
— Нет уж, ладно. Пущай спит. А ты мне зубы не заговаривай — здоровые они. Лучше поведай, яко с зельем решим? Дашь ты мне его ай как? — осведомился он.
— Тебе ж смертное подавай, — хмыкнула бабка Лушка.
— А то какое же. Тока понадежнее, да чтоб не враз померла, а то дознаются.
— На худое толкаешь, — вздохнула бабка. — Я за всю жисть таковскими делами ни единого разочка, а ты ныне желаешь, чтоб я все порушила. А на том свете кому ответ держати?
— Мне-то о том не сказывай, все одно не поверю. — И Андрей Тимофеевич вновь скрипуче засмеялся.
Я лежал покрывшийся потом и лихорадочно размышлял, что предпринять. Хотя имя будущей жертвы и не было названо, но и так понятно, что это, скорее всего, Марфа Собакина — больше некому. Если бы не проклятая слабость, тут же вышел бы из своего чуланчика, но что я могу в таком состоянии? Или не рисковать? Не проще ли понадеяться на стойкость бабки Лушки? А вдруг та не устоит перед его напором, и потенциальному отравителю все-таки удастся заполучить у бабки зелье и отправить на тот свет бедную Марфушу? И как знать, если бедная девушка умрет, то вдруг царь и впрямь выберет невестой Машу. Мою Машу.
Да, конечно, согласно истории, царь должен жениться в третий раз именно на Марфе Собакиной, и точка, тут вне всяких сомнений. Вот только смущал «эффект бабочки». Да-да, той самой, что упомянута в рассказе Брэдбери. Пусть они и мелкие, но если посчитать, какое количество их я растоптал, то запросто может приключиться переход количества в качество и соответственно такое крупное изменение в истории — чем черт не шутит.
Я уже почти решился на то, чтобы встать и прошлепать туда, где они сидели, чтобы поздороваться с дорогим гостем, но бабка меня опередила:
— Живота меня лишить в твоей воле, а зелья я тебе все одно не дам.
Ай да молодец бабка! Я б тебе памятник поставил, да Церетели еще не родился. Это ж какой замечательный народ у нас на Руси! Европы им в подметки не годятся. Даже ведьмы у нас и те высокопорядочные!
— Батюшка мой упокойный, Тимофей Володимерович, иное о тебе сказывал, — разочарованно и в то же время с каким-то туманным намеком заметил князь.
— Хошь, я его дух вызову? — парировала старуха. — Пущай он словеса повторит, что некогда тебе сказывал.
— На што? — испугался Долгорукий.
— А то, что я и ему смертного отродясь не давала.
— Иное давала, — не уступал князь. — А я тебе за иное вон чем отдарю — глядикась. Серьги цены немалой. Старинной работы. Это еще бабка моя нашивала, а ей сам…
— Не нашивала она их, — резко перебила бабка Лушка. — Купляли их и дарили не дале как в это лето. Баские, конешно, спору нет, токмо куда их мне? Стара я такое нашивать.
— Продашь — гору рублевиков возьмешь, — не сдавался Долгорукий. — Будет кусок хлеба к старости. С ратниками возиться не понадобится.
— У меня и так хлебушек есть, даже с маслицем, — заявила старуха. — И ратника нипочем бы не взяла, если б молодой черт саблей не грозился.
«Ай да Тимоха, — умиленно подумал я. — Настоящий боевой товарищ».
— Так дашь?
Ух какой скрипучий голос стал. Злится князь, крепко злится. Не по-его выходит. Молодец, бабка Л ушка. Так держать!
— Брал ведь уже. Обожди чуток, и все. Сызнова сыпанешь — вовсе девку уморишь.
— Не твоя печаль. — Не скрип уже, скрежет какой-то.
— Ладно уж. — Усталое шарканье куда-то в угол и тут же обратно. — Вот, возьми щепоть да отсыпь себе куда-нибудь. Но гляди — в последний раз даю. — И тут же зачастила испуганной скороговоркой: — Да куда ты жменей-то? Вовсе очумел боярин?! Столь сунешь — невесть что приключится!
— Сама же сказывала, не смертное оно, — примирительно заметил князь.
— Не смертное, да иной сон хужее смерти бывает, — загадочно ответила бабка Лушка. — Ну гляди. Ежели чего, на тебе грех повиснет.
Я решительно поднялся на ноги, сделал шаг к занавеске, отгораживающей чуланчик, но тут в ушах зазвенело, глаза заволокло какой-то туманной пеленой, и я потерял сознание. Когда вновь открыл глаза, было уже утро. Понятно, что князь давным-давно уехал. Однако, скорее всего, еще можно было что-то придумать. Я долго размышлял, как бы помочь несчастной, ну и себе немножко, вот только на ум ничего путного так и не пришло. Оказывается, и моя голова не всегда срабатывает. Ей тоже иногда нужно время. И немало.
Зато стало ясно, с чего в первую очередь надо начинать — с отъезда. Загостился я тут. Серпухов — городок неплохой, и кремль тут красивый, белокаменный. Опять же природа кругом. Леса шумят вековые, река под боком. Если что, можно и жить остаться. Но потом. И вместе с княжной. А пока рано. Дела у меня. К тому же слово я Воротынскому дал — сдержать надо. Иначе царь его и впрямь в опалу отправит, чтоб не брал на себя то, чего выполнить не может.
Бабка Лушка, которой я заявил о своем решении, перечить не стала. Только предложила для начала спуститься с крыльца, да не с помощью «коровищи», а самому — в дороге-то меня поддерживать будет некому. Я, дурак, и согласился — самому интересно стало. Да и не боялся я этого крыльца. Сколько раз уже с него спускался — даже со счета сбился, то ли три, то ли четыре раза. А что рука моя на Светозарином плече лежала, так неизвестно, кто кого поддерживал. И вообще, может, я соблазнял ее, вот.
И пошел я к крыльцу. Иду совершенно спокойно, даже стены рукой успеваю опробовать — крепки ли. А если толкнуть их от себя или опереться покрепче — не рухнут? Дошел. Начал спускаться. Но то ли перила у крылечка были слишком низенькие, да к тому же шаткие, то ли хитрющая хозяйка за ночь поменяла ступеньки на более крутые, а скорее все вместе — словом, не удержался я на них.
Хорошо, что внизу стояла Светозара, иначе вряд ли я отделался бы испугом. Да и то не удержала она меня, тоже упала. Мне бы встать с нее, но слабость в руках, и Светозара, как назло, не помогает. Лежит себе подо мной как ни в чем не бывало, да еще рукой придерживает, чтобы я не рыпался. Передохни, говорит, чтоб сила в руках появилась. А то ты тяжеленький, и мне тебя одной поднять невмочь. А сама смотрит своими глазищами, дышит часто-часто, а губы уже к моим губам тянутся, и явно не затем, чтобы сказать что-то. Вот этим она мне и помогла — ухитрился я с нее скатиться, а потом и на четвереньки самостоятельно встать. Я бы и дальше сам все сделал, да остановился передохнуть, а тут и Светозара подоспела, сама мою руку себе на плечо закинула. Ну никак мне от нее не отвязаться. Вот же прицепилась девка.
Когда опять наверх поднялись, бабка Лушка ничего не сказала. Губы поджала, и молчок. Даже не поглядела на меня ни разу — только помощницу взглядом буравила. Колючий он у нее, как шило. С той поры она сама взялась за мое лечение, а Светозаре запретила даже переступать порог моего чуланчика. Мол, соки она из меня сосет. Не знаю уж, правду ли она сказала про эти соки, но дело к выздоровлению пошло гораздо быстрее.
Через недельку я крылечко осилил. Сам. Ступеньки у него и впрямь неудобные — и как только старуха по ним поднимается, но я их все равно одолел. Правда, подниматься обратно мне помогла Светозара. Еще через неделю я стал выходить во дворик, жмурясь от яркого летнего солнышка и жадно разглядывая окрестности. Впрочем, смотреть особо было не на что — тут я погорячился. Теремок бабки Лушки стоял на отшибе одного из серпуховских посадов. Ближайший дом метрах в ста. Самого Серпухова тоже не видно. И треугольный белокаменный кремль, и башни со стенами закрывал Высоцкий монастырь, расположенный в полуверсте от нас на берегу Нары, на пологом холме. Так что я мог полюбоваться лишь монастырскими стенами и возвышающимися над ними высокими куполами пятиглавого собора Зачатия Богородицы.
