Алексей Борисов - Смоленское направление - 4
Стоящий во дворе снегоход стал предметом пристального внимания. Так получилось, что пока я занимался осмотром ран Николая, брал анализы, вкалывал ему альбумин и ставил капельницу с антистафилококковой плазмой, Дайва выпорхнула во двор, за ней Лиза, вроде как за девочкой присмотреть, а потом из сарая появились миномётчики. Да мне и не жалко было. Что там можно было увидеть? Пластиковый обтекатель, или спидометр, большую фару? Достаточно того, что там присутствовала надпись: "Подольский механический завод" с маленьким логотипом и больше ни единой буквы или штампа. Экспериментальной техники в конце тридцатых, начала сороковых делалось множество, так почему бы этому снегоходу не быть одним из таких образцов? Но вскоре появился Петер Клаусович, накрыл чехлом агрегат, и укоризненно покачав головой, сообщил:
- У Коли Антонова первая группа крови. Требуется переливание. Нужен донор именно с такой группой.
- Я могу сдать, - заявила Дайва, - вы не смотрите, что я маленькая. Я последнее время очень хорошо кушаю и даже поправилась немного.
- Солнышко ясное, покажи свой медальон. Видишь, надпись "А II Rh (+)", твоя кровь не подойдёт.
- Это почему, Петер Клаусович? Я что, хуже остальных?
- Нет, не хуже. Просто первую группу можно переливать всем, но человеку с такой кровью не подойдёт ни одна, кроме как у него. Вторую группу, как у тебя, не запрещается переливать пациенту со второй и четвёртой, а принять ты можешь только первую и вторую. Третью можно перелить третьей и четвёртой, а в третью - только третью и первую. Четвёртую же можно перелить только четвёртой, зато человек с этой группой принимает все остальные. У тебя Дайва, вторая группа крови с положительным резус-фактором. Её ни в коем случае нельзя переливать в резус-отрицательную.
- Выходит, все люди не братья? Все разные?
- По науке, да. Некоторые считают иначе. Давайте вернёмся к Николаю. Кто знает свою группу крови?
Утвердительно ответила только Лиза, и то, через некоторое время засомневалась. В результате, все кроме Петера и Дайвы пошли в дом. На втором этаже, где вновь разместилась госпитальная палата, я взял у каждого образец крови. Провёл исследования, и только смог поблагодарить за готовность помочь раненому. Ни одна для переливания не подходила. Это было плохо, но не смертельно. До трёх часов дня я занимался иссечением краёв ран, удалял омертвевшую плоть и ставил дренажные трубки. Не обладая надлежащим опытом, делать это очень не просто. Полученные в госпитале знания, вроде, не прошли даром, всё делал правильно, однако полноценную хирургическую помощь оказать не мог. Были некоторые сомнения, и мне приходилось фиксировать на камеру раны, после чего проводить консультацию у настоящего хирурга. Вся надежда была на современные лекарственные средства. Врачи рассказывали, что изначальные применения препаратов, блокирующих синтез пептидогликана, давали ошеломительные результаты. Но не стоит забывать, больные находились под наблюдением понимающих суть процесса людей, а не дилетанта, каковым в области медицины я, несомненно, являлся. Когда же всё было завершено, во мне ещё присутствовала капелька сомнения, теребившая что-то подправить, а то и сделать иначе.
Оставив Колю Антонова отходить после наркоза, я перекатил стол за ширму, разделяющую "операционную" на две части, прикрыл его простынёй и обратил внимание на сваленные в контейнер вещи. Пришла очередь их разгребать, но сначала прибраться. Сложив полиэтиленовую плёнку с пола вместе с бинтами, ватой и салфетками в большой мешок, я перешёл к сортировке одежды. Ни документов, ни чего-либо ещё, указывающих на его личность (даже солдатского медальона), я не обнаружил, за исключением написанной на внутренней стороне ботинок фамилии с инициалами. Из оружия с ним был только револьвер и как ни странно с резьбой на стволе под глушитель "брамит", спрятанный во внутреннем кармане бушлата. Штука редкая и наверняка на учёте. Ватные штаны, разорванные и окровавленные, после осмотра на возможные зашитые предметы отправились в топку. Туда же пошло и бельё, так как резалось ножницами, а затем и всё остальное. Если прилетит самолёт, найдётся посадочное место, и Николая благополучно доставят до госпиталя, то одежду всё равно отберут. Какая разница, здесь это сгорит или там сожгут? Личных вещей нет, так что переживать за рядового бойца никто не будет. Таких Ваней, Петь, Колей, без всего, в одном исподнем - в госпитали поступает каждый день сотнями. Единственное, о чём стоило побеспокоиться, так это, каким образом утеплить раненого при перевозке. В прошлый раз на посадочную полосу садился ПС-9, а что будет сейчас, можно только догадываться. Хорошо если снова он, а если "кукурузник"? В фанерном контейнере при температуре за бортом минус пятнадцать только на земле, а сколько будет в воздухе (в среднем, при подъёме на сто метров, температура падает на градус), лучше не загадывать. За час полёта в ледышку не превратится, а вот обморожение получит запросто. И электроодеяло нельзя дать, один только вид аккумулятора вызовет удивление, а обернуть в фольгу спальный мешок, это уже можно. Большего и придумывать не надо. Подготовив всё необходимое, я написал сопроводительную записку, где сообщал, как и когда были обработаны раны, какие препараты линейки сульфаниламидов (сопоставимые к тому времени), применялись, а так же результаты анализов. А чтобы быть твёрдо уверенным, что Николая поднимут на ноги, дописал о боевом трофее - большом хирургическом наборе инструментов, отсылаемому начальнику госпиталя. Сей предмет, будет дожидаться нового хозяина, будучи вложенным в опломбированный вещевой мешок и привязанный к носилкам. Такой подарок многого стоит. Инструменты и до войны были в дефиците, а уж сейчас, тем более. Не думаю, что кто-то позарится и украдёт. Такая вещь точно дойдёт по адресу. Теперь череда стала за документами. В первую очередь это первичная медицинская карточка, затем справка, о получении ранения. Подобные я оформлял, когда мы отправляли пострадавших от разрыва гранат. Бланки стандартные, лишнее вычёркиваешь, нужное оставляешь, ставишь даты и печать. Фактически, врачебная регистрация раненых, впервые происходит на полковом медицинском пункте. Заполняется медицинская карточка передового района, которая следует с пострадавшим на всём пути дальнейшей эвакуации вплоть до госпиталя. По сути, ПМВ сейчас расположен в моём доме, знать и документ выписывать мне. Конечно, раненого примут и без этих бумажек, но с ними оформление пройдёт скорее, а значит, специалист приступит к осмотру немного раньше. Насколько это важно - спросите у человека на больничной койке. Когда всё было закончено, я вернулся в палату.
Николай пришёл в себя. Ни говоря, ни слова он с минуту осматривал накрытой простынёй своё тело. Затем трубку капельницы, идущей от его руки к подвешенной на штативе бутылке, деревянный потолок, старинные жирандоли на стене, пространство в виде угла, огороженное ширмами, в котором стояла кровать, и, заметив меня в белом халате, закрыл глаза, притворяясь спящим. Само собой, разумеется, продолжаться долго это не могло, и когда я стал проверять его пульс, отсчитывая цифры вслух, он произнёс:
- Вы кто?
- Сорок девять в минуту, слабовато, - поправляя маску, - на данный момент ваш врач. Вас доставил ко мне младший лейтенант Лопухин.
- Не помню.
- Это бывает. Действие наркоза скоро пройдёт и эктропия восстановится. Сейчас давление измерим, кстати, как вы себя чувствуете, товарищ Антонов?
- Ноги болят, - безучастно ответил он, прищурившись уголками глаз, вроде бы от яркого света.
Но равнодушие его было обманным. Внимательному человеку довольно было почувствовать на себе этот вроде бы нелюбопытный взгляд, чтобы убедиться в обратном. За внешним безразличием и апатией в глубине глаз таилась та особая зоркость, та проницательность, которая позволяет мгновенно оценить и понять многое. Николай судорожно просчитывал ситуацию, в которой оказался и подразумевал худшее. У партизан или подпольщиков такой оборудованной врачебной палаты быть не могло, следовательно, он угодил в плен. И чем меньше он даст информации, тем больше у него будет времени всё взвесить, принимая решение.
- Ночью мы ожидаем прибытия самолёта, - видя настороженность раненого, сообщил я, качая грушу тонометра, - постараемся переправить вас за линию фронта. Если вы что-то хотите сообщить, можете сказать мне, либо сержанту государственной безопасности товарищу Пургас. Только сразу предупреждаю, Елизавета Дмитриевна, если вцепится, пока своё не узнает, в жизнь не отстанет.
- Мне нечего рассказать.
- Так, - снимая манжету, - артериальное низкое, учитывая, сколько крови вы потеряли, результат более чем удовлетворителен. Гемоглобин через недельку придёт в норму, а вот селезёнку поберегите. Она сейчас как паровозное депо на узловой станции работает. Боли простреливающие или ноющие, словно прищемило?
