Андрей Посняков - Ливонский принц
– Ты про церковь, про церковь расскажи! – нетерпеливо перебила княжна.
Парнишка с готовностью поведал и про церковь. Когда-то, еще до погрома, хороший здесь был приход, многолюдный, да вот ворвались опричники, пожгли почти все да принялись девок по всем деревням ловить, насильничать, а церковь – испоганили, порушили – там прежнего хозяина иконы висели, того, что в опалу попал и по приказу грозного батюшки-царя был в Москве на кол посажен. И все родичи – со чады и домочадцы – казнены лютой смертию были.
– Говорят, за то, что злое супротив царя замышлял, – шепотом пояснил пастушок. – Вот ведь какой нехристь! И с нас за его грехи теперь недоимки берут. Хорошо – на двадцать лет растянули…
– Так в церкви, в церкви-то что? – поторопил Магнус. – Что там за дым-то?
Мальчишка округлил глаза:
– Не дым, господине – мерцание. Зеленоватое такое, как будто в грозу зарница. Воздух во вратах весь трясется, ровно кисель… а иногда вдруг развиднеется – и тогда вместо стен землю видать!
– Землю?!
– Вот те крест, господине, – истово перекрестился Юрка. – Я сам… мы с робятами видели. Земля та – ухожена, засеяны поля… чи гречиха там, чи просо – не разобрать. По полям тем разноцветные амбары ползают…
– Ты не горазд ли врать? – тронув поводья, возмутилась Маша. – Амбары? Ползают? С чего им ползать-то, а?
– Вот те, боярыня-краса, крест – ползают! – снова перекрестился мальчик. – Один аж близко-близко подполз, и дым с него – такой вонючий, мерзкий… А другой раз, давненько уже, немец оттуда выскочил! Прям из мерцанья того, из церкви! На колеснице железной верхом, в пучеглазом шеломе. Хорошо, Никита Гвоздь, мужик наш, с охоты шел с луком. Не испужался, стрелу наложил – да прямо супостату в грудь! Наповал. Вот молодец-то! А то б диавол тот тут делов наделал. Никиту за то сам воевода жаловал – от барщины на три лета ослобонил. А еще Никита тогда…
– Ты не про Никиту, ты про немца, дьявола, расскажи!
– А чего больше рассказывать-то? – Юрка повел плечом. – Убили его – так он и помер. Сковырнулся вместе с колесницей своей. Одежку его не трогали – страшно. Так, взяли по мелочи – денежки… Думали, серебряные, ан нет, выкуси. Еще браслетик кожаный, и в нем – часы, со стрелками, как, говорят, в городах, на башнях бывают. Только там большие, а эти – маленькие. Чудно! А колесницу потом дьяки забрали, на телеге в Новагород увезли.
– И часто в церкви этакое сияние случается? – задав вопрос, Арцыбашев затаил дыхание – от ответа мальчишки зависело сейчас многое, если не все! Одно дело искать непонятно когда открывающиеся провалы в Кремле или в море, у Эзеля, и совсем другое…
– Осенью да летом – кажный месяц, на третий день. На рассвете, сразу после того как солнышко встанет. А зимой – нет, – слова пастушка пришлись Леониду словно бальзам на душу. – Наши надумали батюшку звать – чтоб моленье читал супротив диавольского прельщения. Вот, должон прочесть вскорости. Тогда и не будет боле ничего. Сгинет, пропадет наважденье!
Каждый третий день месяца… Король закусил губу. Нынче у нас… двадцатое… или двадцать первое. Так что – скоро! Скоро! Если, правда, не соврал мальчишка. С другой стороны – зачем ему врать-то?
Опоганенная опричниками церковь представляла собой обычный крестово-купольный храм, не очень большой снаружи, но вполне просторный внутри. Полутьма, запустение, паутина, маковка без креста. Наверное, существовали какие-то моления, службы для восстановления святости места, для того и приглашали священника. Пока же изнутри был… обычный сельский клуб или склад, именно под это когда-то при советской власти приспосабливали церкви.
На паперти, у небольшого, в три приземистые ступеньки, крылечка выросли три березки. Совсем еще юные, стройненькие, они чем-то походили на Машу. Арцыбашев скосил глаза на юную княжну… ну да – очень даже походили.
Девушка тут же повернулась:
– Ты что-то хотел спросить?
– Не спросить – сказать. Ты на эти березки похожа.
Маша ничего не ответила, лишь улыбнулась да, подойдя к лошади, ласково потрепала ее за ушами. Магнус посмотрел на небо – пора было и возвращаться да садиться обедать, все равно тут больше ловить нечего, все, что нужно, Леонид уже разузнал и собирался появиться здесь снова третьего сентября, утречком, на рассвете. Может, и повезет, кто знает? С Машей вот только жаль расставаться, хорошая девчонка – красивая и далеко не дура.
С пологого холма, где располагалась церковь, спускалась к селу неширокая, заросшая по краям чертополохом тропинка. Сидя в седле, княжна посмотрела по сторонам и, обернувшись, приказала ратникам зарядить аркебузы.
– Ты пистоли свои сперва заряди, – засмеялся Магнус. – Думаешь, на разбойников нарвемся? Так нас почти дюжина, и все оружны. Вряд ли тати лесные нами прельстятся!
– Береженого Бог бережет, – девушка упрямо надула губы и подтвердила приказ: – Заряжайте! Сабли, пики – все наготове держать.
Ратники молча повиновались – не доезжая до леса, спешились, принялись заряжать аркебузы, или «малые пищалицы», как их именовали стрельцы промеж собой.
– А пистоли у меня всегда заряжены, – подойдя к суженому, негромко молвила Маша. – Пусть только кто попробует, сунется. А могут. Места здесь глухие, сам видишь – чаща.
– Зато дорога хорошая, – Арцыбашев погладил по ножнам тяжелую боевую шпагу. – Если что – умчимся.
– Тогда могут в спину стрелять.
Едва только путники въехали в лес, как по сторонам сразу сделалось темно, неуютно и сыро. В небе сгустились серые облака, принялся накрапывать дождик. Правда, сквозь густые кроны лип и осин проникали лишь редкие капли, однако когда пошли сосны, всадники быстро промокли. Впрочем, никто не обращал на неудобства никакого внимания – ехать-то было недалеко, часа полтора, два от силы.
Выстрелы прозвучали внезапно, откуда-то из самой чащи, из видневшегося справа бурелома. Несколько пищалей ахнули разом, поднялся над поваленными деревьями густой пороховой дым, и три воина, вылетев с коней, навеки застыли на мху, средь густого подлеска. И тут же из лесу, и слева и справа, выпрыгнули вооруженные саблями и рогатинами люди – тати, разбойники, упыри. Выпрыгнули нагло, с хохотом, с молодецким посвистом, и сразу же набросились на отряд. Послышался сабельный звон, и сам король скрестил шпагу с каким-то пучеглазым хмырем… даже с несколькими. Мешая друг другу, они тянули рогатины с крючьями, пытаясь стащить Магнуса из седла. Да не тут-то было! Воинские приемы Арцыбашев изучил неплохо и, подняв коня на дыбы, ударил с оттяжкой сверху, раскроив одному из супостатов башку. Раскроил, выругался и тут же пустил коня на пучеглазого. Тот попятился и отпрыгнул… Где-то за спиной грянули выстрелы. Несколько – вразнобой, и два – парой, один за другим. Это княжна била из пистолетов. Ах, Маша…
Добрый жеребец Магнуса заржал, ударив пучеглазого копытами в грудь, так что бедолага улетел в бурелом, да там и затих – то ли убит, то ли ранен, недосуг сейчас было гадать. Поворотив коня, Арцыбашев ринулся на помощь к своей суженой – та умело отбивалась от натиска сразу с двух сторон, кривая татарская сабля порхала в тонкой девичьей руке, словно волшебная хищная птица. И, словно птица, рвала, клевала, ранила, вырывая кровавые куски!
– Рогатиной ее, рогатиной! – зажимая окровавленную руку, истошно заорал кто-то из разбойников. – Вот ведь девка, змея!
Побежали трое с рогатинами – но тут уж вступился Магнус, принял удар на себя… вернее на верного своего коня, тут уж рассуждать нечего, надобно было выбирать – конь или невеста. Захрипев, дернулся, заржал раненый жеребец, рванулся в последний раз да, хрипя, тяжело повалился на бок. Король успел спрыгнуть, длинным выпадом, с ходу, пронзив широкую грудь коренастого, с густой спутанной бородищей татя.
Со всех сторон слышны лязг клинков, стоны, крики и злая гнусная ругань. Как успел оценить Леонид, нападавших было человек двадцать, из них почти половина уже валялась в траве, остальные, впрочем, ничуть не ослабили натиск.
– Девку, девку стащи!
– Счас мы ее пищалью!
– Не! Живой бери, гадину!
– Маша, держись!
Отбросив шпагу, Арцыбашев выхватил из-за пояса верный ТТ, что прихватил с собою на всякий случай. В обойме еще оставалось четыре патрона…
Вот – первый…
Выстрел показался Леониду неожиданно тихим, особенно если сравнивать с грохотом ружей. Однако эффективность свою «Тульский Токарева» вовсе не потерял – бросившийся на княжну с рогатиною разбойник упал, отброшенный к елкам. Такая же участь постигла и второго – пуля угодила ему в голову. Третьим выстрелом Арцыбашев угомонил здоровущего парня с дубиной, а четвертый… С четвертым чуток потянул, выцеливая главаря. Присмотрелся, прислушался – кто тут распоряжается-то? Кого все тати слушают? Ведь не лезут бездумно толпой…
Ага! Вот он. Неприметненький сивобородый мужичонка в потрепанном армянке. В руке – польская сабля, не такая кривая, как татарская, более удобная в бою. Хотя это уж кто к чему привык…
