Валерий Большаков - Дорога войны
— Будь спок! — подтвердил Чанба.
— А ты еще испугался, что мы за тобой пришли. Зачем? Если у тебя хватит смелости или глупости пересечь границы империи, тебя казнят. Если ты останешься здесь, то всю свою жизнь будешь топтаться в дерьме и вычесывать вшей из грязных косм! Лучше будет оставить тебя здесь — тутошняя жизнь лично мне кажется куда страшней казни. Вечная пытка смрадом!
— Я не хочу-у! — заскулил Гай в полном отчаянии и сложил руки в молитвенном жесте. — Помоги мне! Я готов сделать что угодно, я выполню любой твой приказ! Только не дай мне умереть там или жить здесь!
Сощурившись, Сергий посмотрел на Гая. Может, и вправду проняло недоумка?
— Слушай сюда, — твердо сказал Лобанов. — Я не могу решать за наместника, но сказать слово в твою защиту сумею.
— Я… — задохнулся легат.
— Сумею, — поднял Сергий палец, — если ты по-настоящему будешь полезен мне. Ибо помощь мне — это помощь Риму!
— Что я должен делать? — выпрямился Гай. — Приказывай!
— Вы с Луцием и Публием вместе живете?
— Я с Публием, а Луций все время в походах, ему Оролес дал сотню своих.
— Мы в курсе. А Сирм?
— Публий держит его при себе, выдает за старика-отца. Местные даки не узнают Сирма. Раньше жрец носил бороду и длинные волосы, а теперь он коротко стрижен и брит.
— Понятно. Вот тебе первое задание: устрой мне встречу с Сирмом. Сможешь?
— Попытаюсь… — задумался Гай.
— Пообещай Сирму, что я намерен освободить его… по сходной цене.
Гай подумал и решительно тряхнул головой:
— Завтра утром я приду к вам и скажу, что ответил Сирм. Где вас найти?
Сергий посмотрел на Гефестая, и тот ответил:
— Во втором ряду за Волчьими воротами, где раньше Равсимод жил.
— Я найду!
Сергий кивнул легату и взялся за ручку котла.
— Пошли во второй ряд за Волчьими воротами, — проворчал он.
— Правильно, — бодро откликнулся Гефестай. — Давно пора подкрепиться!
День прошел в мелочных заботах, в готовке и генеральной уборке. Соседи преторианцев искренне не понимали, зачем вытрясать пыль из ковров и выгребать обглоданные кости. Все равно ведь новых накидают!
Ночь прошла более или менее спокойно. Кто-то скрипел снегом около юрты, но злое шуршание мечей, вынимаемых из ножен, живо уняло чей-то позыв к агрессии. Всю ночь то издалека, то совсем близко раздавались пьяные крики, хохот, лязг клинков. Вольница! Батька Оролес не слишком прижимал своих хлопцев, давал гульнуть.
Встал Сергий поздно, хоть выспался. Вышел, набрал полные горсти снега со стенок юрты, обтерся — и проснулся окончательно.
— Пойду сделаю обход, — сказал он Искандеру, оделся, нацепил меч и вышел на прогулку.
Обойдя целый поезд черных кибиток, Лобанов выбрался на кладбище сарматской общины — поле, покрытое невысокими, оплывшими курганчиками. Выбрался — и угодил на похороны. Большая толпа принаряженных сарматов кольцом охватывала свежую могилу, кирками выдолбленную в мерзлом грунте. Рядом, на дорогом плаще, вытянув руки по швам, лежал покойный. Старик в белой накидке поверх теплой куртки вел оседланного аргамака — совершалось «посвящение коня». Трижды, слева направо, старик-посвятитель обвел коня вокруг могилы, потом лишил скакуна его роскошного хвоста и надрезал ухо. Выпевая невнятный гимн, он наполнил глиняную чашу ритуальным пивом, дал испить аргамаку — тот с удовольствием выхлебал пенистый напиток. Посвятитель старательно разбил пустую чашу о копыто коня, а осколки бросил в могилу. Вложив повод уздечки в руки мертвеца, старик заунывно проголосил: — Пусть это будет твой конь!
Эту обрядовую фразу Сергий перевел верно, а вот что старик потом излагал коню, он понимал с пятого на десятое. Посвятитель долго, во всех красках описывал трудную дорогу для умершего и просил аргамака помочь хозяину на пути в обитель предков. Досматривать до конца обряд посвящения Лобанов не стал — дела.
А становище жило своей жизнью. Дралось, любилось, ело и пило, праздновало рождения и горевало на тризнах. Тут гадали — читали скороговоркой заклинания над связкой ивовых прутьев. Играли — двое мальчишей-оборванцев кидали гнилые орехи в узкое горлышко прикопанной в снег амфоры и яростно спорили, кто попал. А вот мимо проехал сам Тарб в высокой бобровой шапке, в плаще из меха горностая, удивительно похожем на королевскую мантию. Могучего коня царя «свободных даков» почти не было видно под роскошной попоной, бахромой своей обметавшей снег. Попона была расшита в сарматском стиле, золотом по пурпурному шелку — узорами из завитков, кружочков, спиралей и гроздей. Тарб изображал величественного правителя, его взгляд был устремлен вперед и вверх, за горизонты обыденного понимания.
Царя сопровождал отряд пельтастов — легкой конницы. Всадники во фригийских остроконечных шапках из лисьего меха с наушниками прижимали к себе пельты — круглые щиты, сплетенные из виноградной лозы и обтянутые козьими шкурами.
Пропустив гикающий кортеж, Сергий перешел «дорогу процессий» и оказался на одном из десятков базарчиков, разбросанных по всему становищу.
На негреющем солнышке сидела старушенция с брезгливо оттопыренной губой и сушила иппаку — плоские белые шматики сыра из кобыльего молока. Разрезанные на квадратики кусочки лежали на холстине, бабусе оставалось лишь докучливых собак отгонять прочь, да мелких воришек — ее палка то и дело совершала эволюции в воздухе, доставая худые задницы и облезлые хвосты. Визг ребячий и собачий звучал заедино.
У маленького горна грел пальцы сармат-ювелир. Он работал красивую цацку в полихромном стиле — оправлял в серебро каменья разных цветов.
За базаром тянулись прохудившиеся навесы над ямами-зернохранилищами, а еще дальше дымили полусферические печи для обжига горшков и прочей керамики.
Наконец Сергий вышел к дому Луция и Публия. Это был именно дом — строители сплели его стены из прутьев, а после обмазали глиной. Нарезанный камыш, почерневший от влаги, покрывал мазанку, а низкий проем двери закрывался парой тяжелых турьих шкур, откинутых по теплой погоде и пропускавших взгляд внутрь, к исшарканному деревянному настилу на земляном полу с парой грязных кошм. Сбоку от дверей на стене коряво нарисована пятиконечная звезда. И — ни звука. Что это, беспечность? Или коварная ловушка на дураков?
Проверку Сергий решил не устраивать, вернулся домой кратчайшим путем — прогулки его начинали приносить пользу, он всё лучше разбирался в лабиринтах здешней застройки, а это первейшее дело и для тех, кому надо срочно кого-то найти, и для тех, кому не терпится смыться поскорее.
Выйдя к «родной» юрте, Сергий остановился. В кровь его словно излился яд из потаенной железы, вызывающей ревность.
Около входа в юрту, на вытащенных седлах, расселись Тзана и Гай Антоний. Они сидели близко, почти касаясь друг друга плечами, и были очень увлечены — сарматка учила римского патриция своему языку.
— Байвар, — старательно произносила девушка и переводила: — Много.
— Байвар, — послушно вторил легат.
— Аз — гнать.
— Ас-с.
— Не «ас-с», а «аз»! З-з! Понял?
— Понял… Аз-з.
— Правильно! Да — давать.
— Да.
— Хвата — свой.
— Ф-фата… Х-хвата!
— Хвата. Мар — убивать.
— Маар… А как будет «тысяча»?
— Я ж говорила уже!
— Да я забыл… Хо…
— Хазахра!
— Точно! Хазахра!
Сергий тяжело посмотрел на Тзану. Это с ней ты хотел расстаться? Чего ж тебя так корчит? Что, терять не хочется?
Лобанов отер лицо, размазав по щекам воду из опавших снежинок. Ишь, как взыграли твои темные инстинкты. Да и кому охота оставлять такую красотулю хлыщу-римлянину? Хотя кто он и кто Гай? Этот папсик — сын сенатора, хоть и несовершеннолетний. Двадцать пять Гаю стукнет осенью. А Сергию — за тридцать, и чем он может похвастаться? Тем, что из рабов-гладиаторов выбился в кентурионы? Так для римлян слово «кентурион» — синоним «солдафона»… Короче, похвастаться нечем. И все-таки Тзана с ним! Сарматы не признаются в любви, они, когда женятся, говорят своей избраннице: «Навсегда!» Хорошее слово. Правда, пугающее. Пугающее чем? Постоянством? Отказом от измен и перемен? И с какого времени пугающее?
Приведя мысли в полный сумбур, Сергий двинулся к юрте. Тзана и Гай оба вскочили. Девушка бросилась к Лобанову и начала его тискать, а легат замер неуверенно, порываясь что-то сказать.
Поцеловав зажмурившуюся Тзану, Роксолан оторвался от ее губ и бросил Гаю:
— Говори!
Тот встрепенулся.
— Я передал Сирму твои слова, — начал он, — и жрец дал согласие на встречу. Но вот где вам встретиться. Луций с Публием прячут Сирма, просто так не пройдешь. Но я проведу!
— А тот дом, что за гончарными мастерскими? С пентаклем на стене?
